–Жанночка, что с тобой, ты где была? – сердце Алексея захолонуло от страшного предчувствия.
–Где, где…, в Караганде, – решительно оттолкнув хозяина квартиры, вошла внутрь, мокрая насквозь, как будто вобравшая в себя весь ливень, только что, ставший утихать за окнами, сбросив с плеча сумку-портфель с документами, хлебнула виски, из крепко обхваченной правой рукой за горлышко, бутылки, – это ты мне скажи, где ты был? Я с утра приезжаю, его нет("Господи! Милая, так это ты, для меня, так нарядилась?!"), звоню – телефон не отвечает, на работу поехала – его там нет, – оставляя за собой, как улитка, мокрый след, прошлёпала босыми ногами на кухню.
–Мы на новый объект сегодня с утра…, и телефон у меня…, всё нормально. Вот смотри, входящие в течение дня, вон сколько, от тебя ни одного, даже эсэмэсок, что ты звонила, ни одной.
Грохнувшая бутылку на стол, бессильно упавшая на табуретку Жанна, вяло-равнодушно оттолкнула его руку:
–Пиздишь ты мне всё, я сюда уже раз десять приезжала, машина "сдохла" – бензин кончился, телефон в ноль засадила, – вытащила из кармана и уронила на пол безжизненную "раскладушку", – а он мне тут втирает, на работе он был, в юбилей, ага, ну-ну.
–А я и не собирался отмечать, чего праздновать то, торт вот только купил, думал, вдруг ты придёшь.
Мгновенно, как будто протрезвевшая, "разъярённая тигрица", вскочив, вцепилась в футболку Алексея:
–Где ты был?! У какой бляди?! Отвечай!!! Я тебе глаза выцарапаю!!!
Обхватив ладонями, искажённое яростью, цветущее красными пятнами личико, Алексей приник губами к дышащему спиртом, плюющемуся и кусающемуся ротику. Тут же, поникшая было:
–Прости, Алёша, прости, дура я, дура, может правда, сбой какой-нибудь в сотовой связи, а я уже понапридумывала себе, – перешла в "решительное наступление", переламывая сопротивление Алексея Петровича("ну всё, ну всё, Жанночка, милая, ну всё, хватит, успокойся уже"), обхватив его руками за шею, ища уклоняющиеся от поцелуев губы, прижала к затарахтевшему холодильнику, – трахаться будем? – чёрно-бездонные глазищи казалось истекали масляно-сладкой похотью, – будем, будем! Щас, я тока подмоюсь, не лягу я с тобой, в первый раз, такая вонючая, – отпустив "намеченную жертву", заплетаясь ногами и придерживаясь за стенку, побрела в ванную.
–Машенька, родная моя, – Жанна оглянулась, уже держась за ручку двери ванной, – не будет у нас ничего, по крайней мере, не в этот раз.
–Это мы ещё посмотрим, – пьяно хохотнула, будущая жена, – куда он денется, когда она разденется!
–Ладно, безобразничай, вся квартира в твоём распоряжении, – пробормотал Алексей, проходя мимо двери ванной, стараясь не прислушиваться к звукам льющейся воды и не представлять того, что там сейчас происходит. Войдя в свою маленькую, ещё детскую комнату и решительно задвигая, собственноручно прикрученную, ещё в прыщавом подростковом возрасте, щеколду, – ну почти вся.
Сначала она царапалась потихоньку, как голодная кошка:
–Лёшка, ну перестань дурить, иик, я здесь стою, вся голенькая, иик, вся твоя, иик, твой подарок на юбилей, иик, самый сладкий подарок, иик, ты попробуй, иик, не пожалеешь, ты же возбудился, иик, я почуяла, меня не обманешь, иик, чего ты там делаешь, иик, дрочишь, как в детстве, иик, один, иик, давай лучше я тебе, иик, и не только это, иик, а всё, всё что пожелаешь…
Потом била посуду и ломала, что можно было сломать, и пыталась сломать дверь ногами:
–Кааазёоол!!! Козёл вонючий! Гнида! Открой дверь! Открой дверь – я сказала! Я тебе всю морду разобью! Харю он от меня воротит, не такая видите ли! Да я щас пойду, найду себе, прям щас, не одного, а двух!, трёх!, желающих! Напердолюсь во все дырки! Будешь потом знать! Блядь – ты! Блядь – ты такая!
Потом, убедившись, что "брюс ли" против советской межкомнатной двери бессилен, ушла, грохнув входной дверью. Потом, вернувшись, начала монотонно биться в его дверь головой, глухо порыкивая:
–Я вот сейчас убью себя и ты будешь в этом виноват…, ты будешь виноват…, ты будешь виноват…
Алексей Петрович открыл дверь, когда почувствовал – ВСЁ. Еле успев подхватить стоящую на коленях, упершись лбом в дверь, Жанну, отнёс её на старый, ещё родительский диван, укутал кое-как одетую(блузка наизнанку, бюстгалтера нет, трусиков, под мини юбкой, тоже)в вязанный мамой плед. Потом её рвало, мучительно и долго. А потом она, попив из, специально помытого для этого, чайничка-заварника, бело-фарфоровыми, неотличимыми от поильника губами, прошептала:
–Я всё поняла, прости меня, ради Христа, я знаю ты сможешь, только ты и сможешь. Возьми меня завтра, – покосившись в светлеющее окно, – сегодня, с собой, на службу, вечернюю, я, после ЭТОГО, одна боюсь.
–Ну, если ты, обещаешь мне быть хорошей девочкой, и поспать сейчас, хорошенько, тогда да, возьму тебя с собой, обещаю.
Послушно кивающая, "маленькая девочка" схватив гладящую её по голове руку, поцеловав и прижав к щеке, Призналась в Любви:
–Ты самый лучший, самый сильный мужчина на свете.]
(Семнадцать лет спустя):