Продаются ботиночки

Я киваю. Горло чем-то зажало.

Девочка намного старше той, которую я видел на фото в Фэйсбуке и конечно, та девочка и эта — разные люди. Туфельки ей не подойдут. Надо было брать на размер больше.

Она заглядывает в пакеты, потом поднимает глаза. Не улыбается. А мне бы хотелось. Так больно в груди, что за улыбку на её лице готов сейчас отдать все свои лайф-тайм Гугл зарплаты.

Я не знаю, что говорить, поэтому молча вынимаю подарки из пакета.

Она аккуратно трогает замшу на туфлях пальцами и говорит:

— Хорошенькие. Но мне будут маловаты. Но это ничего страшного! У меня есть Кукла. Ей конечно будут велики, но она же не девочка, чтобы в них бегать.

— Как тебя зовут? — наконец, обретаю я голос, но лучше бы, ей-богу, молчал.

Она с недоумением смотрит в мои глаза.

— Мила.

И пока я до боли зажимаю зубами собственную губу, чтобы не растерять всё мужское прямо на этой лестничной площадке, она задаёт самый страшный вопрос:

— А ты разве не знал?

Я лихорадочно перебираю в голове возможные ответы. По-моему, ни один не подходит. Какой ни выбери — будет только хуже. Поэтому я поступаю как настоящий взрослый, отвечаю вопросом на вопрос:

— Почему ты открыла дверь? Я ведь не звонил.

— Я увидела тебя в окно. Я люблю смотреть в окно. Рисовать там. У нас очень широкий подоконник, на нём можно даже играть, если захочешь. Да, если очень захотеть, на нём помещается весь детский сад. Я воспитатель.

— Как ты поняла… что я иду именно к твоей двери? — хочет знать упрямый взрослый.

— Ну, это легко. Я же узнала тебя. Ты мой папа.

У меня во рту сухо, как в пустыне Сахара. В груди всё то же — температуры зашкаливают. И руки трясутся. И ноги, поэтому я опускаюсь на корточки и оказываюсь на одном уровне с моей… Милой.

— Мама показывала тебе мою фотографию?

— Да, — кивает. — Только у тебя там волосы длиннее чем сейчас.

Она трогает себя за плечо, чтобы показать длину, потом осторожно протягивает руку к моему плечу и тоже трогает. Это первое касание, самое первое во времени и истории прикосновение её молекул к моим пробивает моё дно.

— Почему ты плачешь?

— В глаз что-то попало, — не моргнув, выдает взрослый.

— Да? А я подумала, что ты это просто так сильно рад, что наконец-то меня нашел. А я знаю, это было очень нелегко. Тем более, если ты даже не знал моего имени.

— Откуда ты знаешь, что я тебя искал?

— Мама сказала. Она считает, что ты начал искать меня очень-очень давно, задолго до того, как я родилась.

Я рыдаю, как проклятый.

— Я попросила у Дедушки Мороза… вообще-то, я каждый год прошу, и у зубной феи тоже, чтобы ты поскорее меня нашел. Но этот чёртов Дед, видимо, не получает моё письмо — поэтому ты всё никак меня не находил!

— Чёртов долбанный Дед! — с чувством и согласием киваю я.

— А мама сказала, Дед ту ни при чём! Просто ты не там ищешь! А я говорю: ну давай позвоним и скажем ему, где искать. Делов-то! А она говорит: нет, мы не можем. Так это не работает.

— А как работает?

— Только если ему сердце подскажет.

Она стоит, облокотившись на дверной проём из кухни. Не знаю, может, она там и была с самого начала.

— Ксюша?

Я делаю усилие, чтобы выпрямиться, и чувствую, как настойчиво, буквально мёртвой хваткой вцепляется чья-то маленькая рука в мою ладонь.

— Здравствуй, Илья. — говорит, Ксюша. Моя Ксюша. — Мы уже заждались.