Пробуждение

Весну и лето казаки питались салмой — рваным, наскоро замешанным пресным тестом, сваренным в соленой воде, пшенной похлебкой, забеленной кислым, откидным молоком.

Застольное изобилие происходило только в большие праздники — на пасху, рождество, масленицу и в престольный Петров день.

4

В обычные дни после обеда дед ложился на короткое время отдыхать, а потом шел собираться в поездку. Поездки могли быть не только за травой, но и на бахчи, за вениками, весной за столбунцами и дигилями. Во время таких сборов обязательно кому-нибудь влетало — кто угодит под горячую руку. Не было дня, чтобы у деда что-нибудь не пропало. То нет на месте уздечки, то кнута, дуги, смолянки, которой он точит косу. Часто виновником оказывался старший внук Миша. Как и все подростки, он хватал все без разбору. Дед горячился, шумел, оттого и влепили ему такое меткое прозвище. Подготовка к поездке — это особого рода ритуал. Прежде всего Никифор Иванович степенно подходил к тарантасу и опускал оглобли. До этого они торчали кверху, подтянутые к козлам поперечником. Если предстояла поездка на тарантасе, то он нес специальную мазь, которая продавалась на базаре в деревянных ящичках. Если на простой телеге, то лагун с дегтем. Когда дед бывал в добром настроении, Илюшка сидел в кузове и наблюдал за всей этой процедурой. Никифор Иванович приносил вагу, поднимал ось с колесом и внуком вместе и подпирал вагу дугой. Случалось, что все это нехитрое дедушкино сооружение, когда он начинал снимать колесо, срывалось с дуги и с грохотом падало. Тогда надо было быстро выпрыгивать из кузова. Больше всего Илюшке нравилось, как дед орудует мазилкой. Сначала он сует ее в ступицу и ловко шебуршит внутри, а потом тонким, аккуратным слоем намазывает ось. Однажды Илюха решил сам попробовать… С большим трудом, испачкав штанишки, подтащил к тарантасу лагун с дегтем. Поскольку колесо снять не мог, то вымазал его сверху. Уж больно хорошо поначалу деготь блестел на спицах и ступице. Покончив с колесами, он вымазал и плетеный кузов, выкрашенный до этого черной краской. Вся затея удалась на славу, тарантас стал как новенький… По рассказам старших дед сильно разгневался и не миновать бы Илье порки. Но его нигде не смогли отыскать.

— Не ушел ли опять на Урал? — сказала тетка Аннушка.

Гнев деда тотчас же остыл. Он быстро выкатил из-под навеса обтертый матерью тарантас, запряг Лысманку и, как только вытянул ноги, почувствовал под козлами что-то живое. Свернувшись кренделем, натянув на себя конец кошмы, Илюшка спал сном праведника. Дед извлек его и усадил рядом. Вид у Илюхи был, как потом рассказывали старшие, смешной и жалкий: измазался дегтем от носа до самых пяток.

Во время поездок за реку Урал долго приходилось ждать паромщика. Не теряя времени, дед обычно отмывал внука в Урале. Когда паром приплывал, Никифор Иванович принимал чалку — толстенную веревку и обкручивал вокруг изжеванного сокоревого стояка. Лошадь распрягали и закатывали тарантас. Потом дед заводил пофыркивающего Лысманку и держал его под уздцы. Паромщик — татарин — надевал рукавицы и тянул блестевшую на солнце проволоку. Второй паромщик бултыхал громадным, как чудовищная нога, веслом. Это богатырское весло и силища рыжего татарина приводили Илюшку в восторг и трепет. Паром, сооруженный из четырех огромнейших долбленых лодок, застланных широкими досками, был обнесен крепкими, сколоченными из жердей перилами. Илюшка сидел в кузове тарантаса, глядел на силачей паромщиков, на воду, где шлепала хвостами крупная рыба. Ему тогда всюду мерещились большеголовые, усатые сомы, которые, как говорили, даже ребятишек заглатывали. Иногда дед заезжал к рыбакам, брал у них страшнейших сомов, сгибал их полукольцом и совал под козлы. Сомов закрывали травой, и они там возились, шипели мокрой осокой. Поджимая ноги, Илюха подвигался поближе к деду…

На пароме они ездили, пока стояла в Урале большая вода. Когда она спадала, чуть ниже этой переправы строился мост на деньги общества. За проезд взималась плата — до пяти копеек за подводу. Станичное управление ставило караульщика, он же собирал деньги.

На ту сторону Урала дед с Илюхой попадали, когда спадала жара. Сначала они ехали тихим шагом по песку. Лысманка вместе с дугой нырял под ветки старого осокоря. Над спиной лошади вились слепни. Дед отпугивал их срезанной талиной. Кнут Лысманка не любил, и дед им почти не пользовался: помашет чуток и под козлы сунет. Тальники кончаются, начинается молодой корявый вязник и черемушник. Девки охапками ломают душистые цветы каждую весну, а он все растет и растет. В прибрежной полосе вязник запрещают рубить, но тайные порубки все же есть. Портят вязы и когда лыко дерут, из которого потом вьют путы для лошадей или немудрящую веревку плетут. Заметив свежие порубки, дед сердито ворчит:

— Эко вражина, нашел, где топором баловаться. Пымать бы охальника!