Проблемы души нашего времени

Именно поэтому для меня особенно важным является по возможности обширное знание первобытной психологии, мифологии, археологии и сравнительной истории религий; эти науки снабжают меня бесценными аналогиями, с помощью которых я могу обогатить мысли и идеи моих пациентов. Так мы можем совместно переместить нечто, по видимости, беспочвенное в область осмысленного и тем самым существенно повысить действенность терапии. Именно для дилетанта, который сделал все что мог в сфере личностного и рационального, но не обнаружил никакого смысла, а значит, не обрел удовлетворения, будет очень многое значить возможность ступить в иррациональные области жизни и переживаний. При этом изменения касаются также обыденности и повседневности, которые благодаря подобным изменениям начинают играть новыми красками. В наибольшей степени это зависит от того, как мы оцениваем те или иные события и факты, а не от того, каковы те сами по себе. Осмысленные мелочи жизненно более важны, чем лишенное смысла великое.

Полагаю, нельзя преуменьшать риски такого подхода. Иногда такой подход напоминает подход человека, начавшего строить мост наобум. Можно иронично возразить – и это сплошь и рядом делается, – что при таком подходе врач и пациент, по сути, предаются коллективной фантазии.

Это возражение не является контрдоводом – это чистая правда. На самом деле я даже заставляю себя фантазировать вместе с пациентом. Я, надо сказать, не без уважения отношусь к фантазиям. В конечном счете для меня это творческая материнская сила мужского духа. Мы никогда не поднимаемся над фантазиями. Понятно, что существуют пустые, неисполнимые, болезненные и неудовлетворяющие фантазии, бесплодную природу которых распознает каждый человек, наделенный здоровым рассудком, но ошибки не доказывают отсутствие нормы. Все произведения человека являются плодом творческой фантазии. Как можем мы в этой связи смотреть свысока на фантазеров? Кроме того, в норме фантазии не ведут к заблуждениям, для этого они слишком глубоки и слишком сильно внутренне связаны с основой человеческих и животных инстинктов. Удивительным образом фантазии снова и снова оправдываются. Творческая сила воображения вырывает человека из пут «только так, а не иначе» и возвышает его до состояния активного игрока. А человек, как говорит Шиллер, «играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет»[27].

Воздействие, на которое я нацелен, направлено на достижение такого душевного состояния, когда мой пациент начинает экспериментировать со своей сущностью, состояния, в котором ничто не дано навечно, нет ничего безнадежно окаменевшего, состояния текучести, переменчивости и становления. Свою методику я могу, разумеется, представить здесь только в общих чертах. Те из моих читателей, которым по случаю приходилось заглядывать в мои работы, смогут провести необходимые параллели. Здесь я хотел бы только подчеркнуть, что не следует понимать мой образ действий как бесцельный и неупорядоченный. Я всегда беру себе за правило не обходить вниманием смысл, заключенный в решающем факте; нет, я просто стремлюсь сделать этот смысл как можно более понятным для пациента, чтобы и он заметил его надличностные отношения. Именно, когда человек наталкивается на нечто, происходящее, как ему кажется, только с ним и являющееся абсолютно своеобразным, хотя, как оказывается, это совершенно заурядное переживание, а следовательно, упомянутое лицо явно неоправданно имеет избыточно личностную установку и тем самым исключает себя из человеческого сообщества. Равным образом необходимо, чтобы мы обладали не только личностным сиюминутным сознанием, но также и надличностным сознанием, дух которого чувствует историческую преемственность. Возможно, все это звучит слишком абстрактно, но есть неоспоримый практический факт: так или иначе многие неврозы в первую очередь обусловлены тем, что религиозные притязания души вследствие искаженного влияния в детстве (полового просвещения?) перестают восприниматься. Современный психолог должен наконец понять, что давно уже речь идет не о догмах и признании веры, а в гораздо большей степени о религиозной установке, каковая является психической функцией, и важность последней невозможно переоценить. Именно этой религиозной функции касается, главным образом, историческая преемственность, пренебречь которой не удастся никому.

Возвращаясь к проблеме моей методики, я задаюсь вопросом относительно того, насколько я вправе оспаривать авторитет Фрейда в связи с его умозаключениями. Как бы то ни было, я учился на созданной Фрейдом методике свободных ассоциаций, и свои техники считаю непосредственным развитием методики Фрейда.