Проблемы души нашего времени

Неслыханное разнообразие индивидуальной жизни, собственно, обусловливает постоянные модификации, которые врачу подчас приходится вносить неосознанно; немаловажно, что эти модификации могут не соответствовать его теоретическим воззрениям.

В вопросе о темпераментах я не вправе уклониться от упоминания о том, что человеку свойственны существенная духовная и не менее существенная материалистическая установка, причем нельзя думать, будто эти установки являются приобретенными в результате чистого недоразумения. Часто человеку бывают присущи врожденные страсти, которые невозможно искоренить никакой критикой и никакими убеждениями; равным образом имеют место случаи зримо и ярко выраженного материализма, который, по сути, является лишь извращением религиозного темперамента. В настоящее время с большой легкостью верят и в противоположные случаи, хотя они встречаются не чаще, чем другие. С моей точки зрения, это тоже показания, которые нельзя упускать из вида.

Когда мы используем слово «показания», то может сложиться впечатление, будто мы, как и представители других областей медицины, имеем в виду показания к проведению того или иного лечения. Вероятно, так должно быть, но, как бы то ни было, психотерапия в настоящее время не настолько развита, и поэтому термин «показание», увы, едва ли означает что-либо иное, нежели предостережение насчет односторонности мышления.

Человеческая психика есть нечто невероятно двусмысленное. В каждом конкретном случае надо задаться вопросом, является ли данный феномен установкой, или так называемой привычкой, или, может быть, даже просто компенсацией противоположного. Должен признать, что я и сам в этих ситуациях обманывался так часто, что теперь в каждом конкретном случае предпочитаю отвлечься от всех теоретических предположений о структуре невроза, от домыслов относительно возможного и должного для пациента. Я – максимально, насколько это возможно – ставлю опытное познание выше психотерапевтической цели. Это может показаться странным и удивительным, ибо молчаливо предполагается, что психотерапевт должен иметь цель. Однако именно в психотерапии мне представляется благоразумным такой подход, в соответствии с которым врач не ставит перед собой какую-то определенную цель. Он едва ли может понимать ее лучше, чем позволяют природа или воля к жизни больного. Судьбоносные решения, как правило, подчиняются инстинктам и другим таинственным, неосознаваемым факторам, а не осознанным волевым решениям или благонамеренной рациональности. Ботинок, который приходится впору одному человеку, жмет другому, и не существует всеобщего универсального рецепта жизни. Каждому человеку присуща индивидуальная форма жизни, иррациональная форма, о которой невозможно сообщить как-то иначе.

Все это, разумеется, нисколько не препятствует стремлению добиваться максимальной нормализации и рационализации. Однако, если удается добиться достаточного терапевтического успеха, этим можно и пренебречь. Если же успех недостаточен, то терапию – нравится нам это или нет – следует направлять на иррациональные составляющие психики пациента. Здесь мы должны следовать за природой, и то, что делает врач, является не столько лечением, сколько развитием заложенного в пациенте творческого начала.

То, о чем я должен сказать, начинается там, где зарождается развитие и заканчивается лечение. Как можно видеть, то, что я могу отнести к неразрешенным вопросам терапии, ограничивается теми случаями, при которых рациональное лечение не позволяет добиться удовлетворительного результата. Материал болезни, представленный в мое распоряжение, составлен в каждом случае весьма своеобразно: свежие случаи находятся в решительном меньшинстве. Во многих случаях в анамнезе больного в той или иной форме уже имело место психотерапевтическое лечение, как правило, с частичным успехом или полностью неудачное. Приблизительно в трети случаев мои пациенты страдают неврозами, не поддающимися отчетливому клиническому определению, особенно если речь идет о бессмысленности и бесцельности их жизни. Я не стану возражать, если мы обозначим это состояние как всеобщий распространенный невроз нашего времени. Приблизительно две трети моих пациентов перешагнули рубеж второй половины жизни.