Проблема с миром

Маленькая побродяжка с лицом, сплошь покрытым какой-то сыпью и струпьями, во все глаза смотрела на Савин снизу вверх, пока та вкладывала в ее ладонь монету. Савин чувствовала, что задыхается, словно свинопас, сдавленный со всех сторон голодными свиньями.

– Сколько вам еще нужно времени? – резко спросила она.

– Уже почти все, – ответила Карми Грум, сосредоточенно морща над рисунком конопатое лицо.

– Может быть, благодетельница? – размышлял Суорбрек. – Благодетельница Трех Ферм?

– Слишком сухо.

Из открытой двери литейной вырвался фонтан искр, и Савин вздрогнула. В этом вонючем полумраке она чувствовала себя запертой в ловушку – почти так же, как в Вальбеке. Надо было поскорее выбираться отсюда.

– Э-мм… святая? – Суорбрек высоко поднял брови. – Святая из кварталов бедноты?

– Слишком религиозно. Мы же не в Гуркхуле.

– Верно! Мы в трущобах Адуи, а их ни с чем не спутаешь…

Девочка с покрытым сыпью лицом ухватилась за юбку Савин. Возможно, она пыталась удержать единственное проявление доброты, виденное ею за всю жизнь, какой бы фальшивкой оно ни было. Лео смотрел на эту сцену со слезами на глазах. Если они останутся здесь еще ненадолго, он, чего доброго, решит удочерить эту прилипалу. Испачканная кожа Савин чесалась, словно по ней ползали насекомые. Больше всего ей хотелось пнуть надоедливую девчонку, столкнуть ее в канаву. Невероятным усилием воли она сумела удержать пришпиленную к лицу улыбку, пока Рабик мягко отлеплял от ее платья грязные пальчики.

– Как насчет… – Карми Грум прищурила глаза, наблюдая эту сцену и задумчиво почесывая нос кончиком карандаша. – «Любимица… трущоб»?

– О, моя дорогая! – Суорбрек огромными глазами посмотрел на набросок Карми, потом на Савин, потом поднял руки так, словно примерял раму на картину, изображавшую ее вместе с этой отчаявшейся сироткой, цепляющейся за ее ноги. – Вам следовало бы стать писательницей!

Мертвое дерево, новые побеги

Когда Рикке вернулась в Уфрис, было солнечное весеннее утро.

Прежде она чувствовала прилив теплых чувств, проходя через эти изъеденные непогодой ворота, слыша крики чаек и людской гомон, ощущая запах моря. Прежде она собирала радостный урожай улыбок и приветственных взмахов рукой по дороге к отцовскому замку. Вон идет Рикке – она безумна, как щит, сделанный из хлебных крошек, но мы ее все равно любим. Возвращается домой… Во имя мертвых, как ей тогда было необходимо это чувство!

Однако все изменилось с тех пор, как она сходила к запретному озеру, и не только потому, что ее правая сторона служила для нее постоянным источником удивления. Левая тоже была полна грустных сюрпризов. Люди, которых она звала друзьями, пялились на нее как на ходячего мертвеца, когда она проходила мимо, норовили улизнуть и не встречаться взглядами с ее единственным глазом. На лицах, которые раньше ей улыбались, теперь был испуг, шок и даже отвращение. Одна женщина, которую Рикке прежде никак не могла заткнуть – та любила поговорить о погоде, – при виде ее загнала своих троих ребятишек в дом и захлопнула дверь.

До этого момента она еще пыталась обмануть себя, убедить, что все постепенно вернется обратно к норме, по крайней мере в той степени, в какой позволяла ее жизнь. Однако стоило сделать пять шагов в пределах города – и стало ясно, что отныне никто не посмотрит на нее так, как смотрел прежде.

Это было больно, но Рикке не собиралась этого показывать. Она запрятала свои чувства поглубже, как положено взрослым, и попыталась идти так, как ходила Савин дан Глокта: плечи назад, подбородок вперед, никаких извинений ни перед кем. Словно Уфрис принадлежит ей и этим ублюдкам позволено здесь жить только потому, что у нее сегодня хорошее настроение.

Не давая своей понимающей полуулыбочке соскользнуть, она наклонилась к Трясучке:

– Что, я так плохо выгляжу?

– Лучше, чем я, – отозвался он, не слишком ее вдохновив.

– Ничего, привыкнут, – сказала Изерн.

Грязная неопрятная девчонка с грязной неопрятной собачонкой глазели на нее разинув рты, когда она шла мимо, – похоже, даже собака не могла оторвать от нее пораженного взгляда.

– Люди могут привыкнуть практически ко всему, – сказала Рикке.

– Вот и я о том же.

– Рикке?

Какой-то мальчуган стоял с большими круглыми глазами, позабыв про недоеденное яблоко в своей руке, устремив взгляд на ее лицо. Она присела на корточки и взлохматила его грязную шевелюру.

– Ты малость изменилась, – сказал он, не переставая глазеть.

– Угу.

– Раньше ты была вся дерганая.

Рикке подняла руку и вытянула ее – ровную, как линия горизонта между морем и небом.

– Похоже, от этого я излечилась.

– От улыбок ты тоже излечилась?

– Ах ты нахальная козявка! Конечно, я еще могу улыбаться!

Впрочем, когда она попробовала раздвинуть губы, ощущение в лице было странное: кожа на местах нанесенных татуировок еще не зажила.

– Ты нормально видишь?

– Этим глазом – вообще ничего. – Она подмигнула ему правым глазом. Ничего не изменилось. Она тяжело вздохнула, постояла немного, глядя на серое колышущееся море. – Зато второй видит лучше, чем прежде.