Проблема с миром

Его меч пронесся в воздухе, оставляя сияющий след. Тысячу сияющих следов. Она знала, где он будет в следующий момент, в любой момент. Она знала меч и знала стрелу. Она знала слишком много. Трещина в небе зияла широкой щелью, и она плотно сжала веки. Теперь ей был слышен только лязг металла. Гром голосов и копыт, сталь и ярость.

Она открыла глаза, и – во имя мертвых – битва! Сражение в ночи, но освещенное факелами так ярко, что было светло как днем. Или это дым? Обломанные колонны, словно обломанные зубы. Лев, мятущийся под ветром, истрепанный, весь в пятнах. Отсветы солнца на разрушенной башне.

Вспышка, словно молния, грохот, словно гром, – и людей раскидало в стороны, лошади летят по воздуху, как брошенные игрушки. В ужасе она кинулась наземь, зарываясь в трупы, среди топочущих ног и фонтанов грязи, и крепко-накрепко зажмурила глаза.

– Все уже закончено, – произнес странный, высокий голос. – Что тут еще заканчивать.

Сильные руки втиснули ее вниз, в грязь, и она принялась лягаться, выворачиваться и отбиваться изо всех сил – но сил было недостаточно.

– Держи ее! Во имя мертвых, держи ее неподвижно!

Что-то навалилось ей на грудь. Навалилось с такой силой, что она едва могла вздохнуть. Железные пальцы крепко сжали ей лоб, перед глазами вспыхнули искры, крошечные, как булавочные острия, и яркие, как пылающие звезды в полуночном небе.

– Сколько я выпила? – прохрипела она.

– Все что было, кажется, – ответил Орсо, ставя поднос. Или это был Лео? – Я принес тебе яйцо.

Она слегка приподняла подбородок, чтобы взглянуть на него – но левым глазом или правым, она не была уверена.

– Ты небось еще и сам его снес?

Лео улыбнулся. Или это был Орсо?

– Мне тебя не хватает, – сказала Рикке. Сказала им обоим. Но она не была уверена, кого ей в действительности не хватает, – их или самой себя, такой, какой она была с ними. Той Рикке, которая смеялась, и целовалась, и трахалась, и не была должна ничего выбирать.

У нее пылало лицо. Левая сторона головы тяжело пульсировала. Запах трав, курящихся на жаровне, тошнотворно-сладкий и такой сильный, что было трудно дышать. Протяжные негромкие звуки песнопения на языке, которого она не знала.

– Ей не становится лучше, ведьма!

– Я ничего не обещала.

– Ей хуже!

– Ее Долгий Взгляд сильнее, чем я когда-либо видела. Он сопротивляется, хочет на свободу. Послушай меня, девочка. – Голос Кауриб звучал гулко и глухо, словно доносился откуда-то издалека. Что-то шлепнуло ее по щеке, она охнула и застонала. – Ты когда-нибудь видела что-нибудь целиком? Сквозь время? Видела какую-нибудь вещь полностью?

– Стрелу, – прохрипела Рикке, с трудом шевеля распухшим языком между распухшими губами. – От создания до самого конца. Когда она подлетела, я оттолкнула ее пальцем… И еще меч… И трещину в небе.

– Что было в трещине?

– Все, что только есть.

Она услышала долгий, шелестящий вздох Кауриб:

– Хуже, чем я боялась. Или лучше, чем я надеялась. Одних стражей здесь не хватит, надо идти дальше.

– Если ты будешь говорить загадками, – рявкнул Трясучка, – я разнесу твой череп на столько кусков, что уже никто не сошьет обратно!

Жесткие пальцы ухватили Рикке за лицо, раскрыли ей веки. В неверном свете свечи размыто блеснула золотая проволока.

– Ты должна выбрать, – сказала Кауриб. – Ты должна выбрать сейчас.

Она чувствовала запах костра, разложенного возле самого входа в пещеру. Но это была не пещера, а замок ее отца. С пылающих потолочных балок падала горящая солома. Из-за дверного проема слышались вопли.

Она видела людей на верхушке высокой башни, под кровавым закатом. Они стояли цепочкой. Выстроившись в очередь. И падали, один за другим. Один за другим ударялись о землю внизу: «шмяк, шмяк, шмяк».

«Тык, тык» – игла, обмакнутая в краску; игла такая белая, а краска такая черная, белая как снег, черная как уголь; тихое пенье Кауриб, запах пота и пряностей, и тошнотворно-сладкий запах трав, горящих на жаровне. «Тык, тык». Кто-то держал ее за руку. Крепко сжимал ее руку, и Рикке сжала его руку в ответ.

– Прости, – прерывистый шепот горячо дохнул ей в ухо. – Но это надо сделать.

Обжигающая боль в щеке; она дернулась и зарычала, но не смогла двинуться даже на волос. «Тык, тык» – ей в лицо, вокруг пылающего глаза; люди высыпали на усеянный пятнами снега холм, целая армия, а землю заполонили тени от облаков, наперегонки мчащихся наверху.

– Вот так. Держи ее крепче. Теперь спокойно… спокойно.

Она стояла на длинном пирсе, сверху падал дождь, мокрая одежда облепила тело, а на неспокойных волнах качался и бился корабль, подползая все ближе: борт увешан изрубленными в битвах щитами, весла копошатся в воде, словно ножки опрокинутой на спину мокрицы.

– Пора уладить кой-какие счеты, – сказал Гвоздь: весь сплошные плечи и локти, и свирепая усмешка; он держал нож за своей спиной.

– Счеты должны быть улажены, – сказал Трясучка: намокшие от дождя седые волосы налипли на покрытое шрамами лицо. – Но не жди, что тебе это понравится.

Он ринулся в направлении ворот, и люди ринулись за ним, стуча сапогами по деревянному мосту – «бух! бух! бух!».