Проблема с миром

Что это там на веревке, засохшая кровь? Он почувствовал легкую досаду при этом открытии. Уж конечно же, для такой интимной операции каждому могли бы выдать по отдельной веревке! Все равно что умирать в чужом нижнем белье. Впрочем, нижнее белье опередивших его, несомненно, находилось в гораздо более плачевном состоянии. Он знал, что при повешении люди мочатся, и обделываются, и извергают из себя всевозможные жидкости – они от души смеялись, когда Антауп рассказывал им об этом на совместных попойках. Нужно ли говорить, что сейчас ему было совсем не смешно.

– Гавел дан Мустред!

Лео, моргнув, поглядел вниз. Только сейчас он заметил зрителей. Их было немного, в основном незнакомые; они сидели на разномастных потрепанных стульях, вытащенных из разрушенных зданий вокруг площади. Говорившим был лорд-камергер Хофф, который начал монотонно вычитывать имена с покрытого чернильными каракулями листка:

– Вы признаны виновным в государственной измене и открытом мятеже против короны и приговорены к смертной казни. – Рядом с ним сидел король Орсо, который, судя по его виду, получал от этого не больше удовольствия, чем любой из приговоренных. – Хотите ли вы что-нибудь сказать?

– Я не выступал против короля, – прорычал Мустред, – я сражался за Инглию! Это все.

По другую сторону от короля лорд-маршал Рукстед громко и презрительно фыркнул. Черви из Закрытого совета… Однако Лео больше не мог вызвать в себе ненависти к ним. Теперь он видел, что их тирания была для него лишь предлогом, и к тому же весьма зыбким. Все, чего он хотел, – это иметь врага, чтобы сражаться. Юранд был прав на этот счет. Юранд вообще был прав во всем. Единственное, что утешало Лео, – что его лучший друг запомнит его таким, каким он был. Что ему не придется видеть его… таким, каким он стал.

Лучше всего сказать себе, что Лео дан Брок погиб на поле боя. По сути, ведь это так и есть. Его пламя было огромным, оно горело ярко. Стоит ли плакать из-за того, что должен погаснуть оставшийся слабый уголек?

Один из палачей протянул Мустреду капюшон. Тот покачал головой. Его подвели к люку, и, пока на его шее затягивали петлю, Хофф уже начал читать имя следующего из списка обреченных.

Затуманенный взгляд Лео блуждал по лицам собравшихся. Недалеко от короля сидела изможденная женщина с коротко остриженными волосами и повязкой на лбу. Какое-то мгновение Лео недоумевал, почему она смотрит на него с таким отчаянным вниманием. Потом ахнул, и единственное колено, которое у него еще оставалось, задрожало так сильно, что он едва снова не упал.

Это была его жена!

Никогда прежде он не видел ее лишенной всех искусственных деталей. Без краски на лице, без парика, без драгоценностей, без дюжины прислужниц, без сотни тщательно выверенных улыбок. Теперь до него дошло, что, даже когда она появлялась к завтраку, это было искусной постановкой. Даже ее поведение в постели было постановкой – возможно, больше всего остального. По-видимому, битва при Стоффенбеке оказалась для нее почти столь же разрушительной, как и для него.

Однако это была она.

Что он должен был почувствовать, увидев ее в числе зрителей своей казни? Бессмысленное чувство вины за то, что с ней сталось? Бессильный гнев на то, что она подтолкнула его к катастрофе? Сентиментальную печаль из-за того, что он не увидит рождения своего ребенка? Можно подумать, что у человека, которому осталось сделать лишь несколько вздохов, уже не будет времени на стыд – однако стыд победил все остальные чувства. Сокрушительный, всепоглощающий стыд. Из-за того, как жалко он, должно быть, выглядит. Из-за того, как сильно он ее подвел. Из-за того, как мало осталось от того человека, за которого она выходила замуж.

Он боялся посмотреть на нее. Даже несмотря на то, что ее лицо было единственным на всей этой разгромленной площади, на котором было написано сочувствие. Возможно, именно поэтому. Боялся, что, посмотрев на нее, он поймет, как много ему предстоит потерять.

Хофф продолжал вычитывать имена. Каждый из приговоренных встречал смерть по-своему. Кто-то бушевал, проклиная весь мир. Кто-то в слезах молил о прощении. Леди Веттерлант выкрикивала оскорбления, обращаясь к каждому из зрителей по очереди, пока король не приказал, чтобы ей вставили кляп. Один юноша в треснутых глазных стеклах разразился речью о порочности монархического строя – возможно, надеясь утомить короля до такой степени, что тот его помилует. Орсо слушал его пару минут, после чего оборвал коротким:

– Если вы хотели изменить мир, вам следовало победить.

Даже молчание имело различные оттенки. Упрямый отказ говорить. Остолбенелая неспособность осознать происходящее. Трясущийся, заикающийся, сжимающий горло страх.

– Стеван дан Барезин, вы признаны виновным в государственной измене и открытом мятеже против короны и приговорены к смертной казни. Хотите ли вы что-нибудь сказать?

– Да, хочу! – каркнул Барезин, колыхнув брылами и в упор глядя на Лео. – Это Лео дан Брок привел нас к этому! Он главный зачинщик! Он главный злоумышленник! Это ты довел нас до этого, проклятый идиот!