Проблема с миром

Она шла, закутавшись в свои невзгоды, словно в кокон, чтобы можно было не смотреть ни вправо, ни влево. Чтобы не видеть обгорелые сады, вытоптанные поля, струйки дыма, все еще ползущие в небо над разрушенным Стоффенбеком, расстрелянным из пушек, которые были с таким тщанием отлиты на ее собственном заводе.

Всю дорогу она повторяла себе, что ее нельзя ни в чем винить.

В конце концов, она ведь ничего этого не хотела. Она хотела выйти за Орсо. Хотела этого больше, чем чего-либо другого. Но она потеряла Орсо из-за того, что ее мать однажды переспала с королем. Карнсбик был прав: после Вальбека ее здравомыслие куда-то подевалось. Когда ей на блюдечке преподнесли Лео, такого красивого и знаменитого, такого полного возможностей – как раз то восхитительное блюдо, какого требовал ее пресыщенный вкус, – какой у нее был выбор, как не достать вилку и нож? А потом, когда она оказалась беременной, когда ее постоянно тошнило, а ее здравомыслие стало еще хуже прежнего, – какой у нее был выбор, как не выйти за него замуж? А потом, когда она обнаружила, что он по самые яйца увяз в заговоре Ишера, – какой у нее был выбор, как не присоединиться к заговорщикам и не приложить все усилия, чтобы их нелепые планы увенчались успехом? В конце концов, она ведь именно этим и занималась: превращала в успехи нелепые планы других людей.

Вообще, это ужасно несправедливо по отношению к ней – что она должна была все потерять только из-за того, с кем переспала ее мать. При том что это по определению произошло еще до ее рождения.

А потом она подумала об отце – не о короле Джезале, а о другом. О своем настоящем отце, чья бы кровь в ней ни текла. Представила, как он сидит в своем передвижном кресле, обводя языком беззубые десны и критически подняв бровь, как всегда, когда она самонадеянно переоценивала свои силы на фехтовальном круге.

«Ты уверена, Савин?..»

– Что я наделала? – прошептала она.

И опустилась на одно колено посреди дороги.

Если бы она попыталась по-настоящему, если бы она действительно этого захотела, то смогла бы найти способ это остановить. У нее была тысяча возможностей, когда она могла бы это остановить.

Вместо этого она лишь подливала масла в огонь. Вместо этого она бросила кости, поставив все на кон. И ради чего? Ради своих амбиций. Этой змеи, туго обвившейся вокруг ее внутренностей, чей аппетит только возрастал с каждой кормежкой. Чей голод никогда не мог быть удовлетворен.

Говоря по правде, подобно всем игрокам, которые внезапно проигрывают по-крупному, во время игры она думала лишь о том, что получит, когда выиграет. Лишь теперь она увидела масштабы своего проигрыша – и он равнялся всему, что она имела. Причем она проиграла не только за себя, но за тысячи других людей. Что ее поражение будет значить для Зури? Или для Броуда? Для Гаруна с Рабиком? Для Лидди и Май? Во имя Судеб, чем оно обернется для ее еще не рожденного ребенка?

– Что я наделала?..

Она ощутила на плече легкую ладонь Зури.

– Мой наставник по писаниям несомненно сказал бы… – служанка с сомнением оглядела измолоченное поле боя, – …что раскаяние – это врата к спасению.

Савин недоверчиво хмыкнула:

– Как ты можешь по-прежнему верить в Бога? В то, что все это – часть какого-то великого замысла? Что все это действительно что-то значит?

– А как иначе? – Зури поглядела на нее расширенными глазами. – Верить, что все это не значит ничего?

Савин ощутила тяжелую ладонь Броуда на другом плече:

– Такие вещи не творятся в одиночку. Мы все приложили к этому руку.

Она медленно кивнула. И действительно, было бы еще более чудовищной самонадеянностью считать, что все это – только ее вина. Гримасничая, Савин поднялась на ноги, тяжело перевела дух и двинулась – одна рука придерживает живот, вторая держится за поясницу – через покалеченные поля по направлению к Стоффенбеку.

Она тоже сыграла свою роль. Теперь оставалось только расплатиться.

* * *

Савин не знала, как долго сидела здесь в ожидании, мучаясь чувством вины, мучаясь мрачными предчувствиями – ну и просто мучаясь.

Боль в голове не ослабевала. Боль в мочевом пузыре несомненно становилась сильнее. Ребенок ерзал не переставая. Возможно, к нему перешло проклятие нетерпеливости Лео. Или он заразился ее паническими настроениями. А возможно, подобно крысе, бегущей с тонущего корабля, он ощущал, что ее песенка спета, и отчаянно пытался поскорее оказаться снаружи.

Должно быть, унаследовал от матери инстинкт самосохранения. Савин сама бы с радостью вылезла из собственной кожи, если бы могла.

Время от времени за дверьми слышались приглушенные голоса стражников – иногда даже смех. Значит, она была пленницей. Видимо, надо как-то к этому привыкать. А также к тому, что теперь ее будет поносить весь мир, все построенное ею будет разрушено, а само ее имя станет мишенью для дешевых шуток или образцом для нравоучений…

Дверь с треском распахнулась, и Савин дернулась встать – так резко, что спину свело судорогой, и ее едва не стошнило. Она так и застыла, не поднявшись до конца, опираясь о сиденье дрожащей рукой.