Проблема культуры и интеллигенции на рубеже XIX-XX веков

Но в этой культуре победа оказалась за явлением, подвергнутым блестящей критике, - марксизмом, причем за самой крайней его формой - большевизмом. С революционным марксизмом в русской культуре утвердился принцип классовости и партийности культуры, в формах, идущих от объективизма Плеханова до субъективизма Луначарского, над всеми которыми исторически возобладала ленинская революционная теория и, главным образом, практика. Не возвращаясь к рассмотрению принципиальной полемики вокруг «Материализма и эмпириокритицизма» Ленина и богдановской концепции «пролетарской культуры», следует подчеркнуть (оставляя в стороне разногласия в марксистском лагере), что в русской культуре утвердилась идея существования своего рода особой науки - марксизма, науки, превосходящей любые другие интеллектуальные построения и обладающей специфическим авторитетным обоснованием и законным правом: и действительно, марксизм, прибегая к порочному кругу, объявляет пролетариат универсальным классом, революционным носителем будущего единого человечества и актуального абсолютного знания - марксизма. С такой точки зрения, точки зрения самозванной привилегированной науки, к тому же имеющей в распоряжении партию, то есть организацию, обладающую властью, вся предшествующая культура предстает как подготовительный этап к революции; к современной же культуре отношение выборочное, на основании категорий реакционности и прогрессивности в свете интерпретации их марксизмом в лице его аккредитованных представителей. Споры внутри марксизма были результатом борьбы вокруг интерпретации самого марксизма, а в свете «истинного» марксизма - и историко-культурной реальности с целью воздействия на нее.

Русским мыслителям, критиковавшим марксизм, не оставалось ничего иного, как анализировать исторические причины торжества такой революционной ментальности, в надежде внести свой вклад в ее преодоление. И тогда обнаружилось, что эта ментальность не только результат заимствования марксистских идей, но закономерное завершение целой линии современной русской культуры, восходящей к 60-м годам XIX века. Так родилась критика радикальной революционной интеллигенции, нашедшая выражение в коллективном сборнике «Вехи», опубликованном в 1909 году и вызвавшем широкую полемику, имеющую принципиальное значение.

Критика авторов «Вех» в адрес радикальной революционной интеллигенции многоаспектна: согласно Бердяеву, эта интеллигенция подчинила поиски теоретической истины императиву социальной справедливости; согласно Булгакову, свободную энергию индивида она принесла в жертву на алтарь абстрактного коллективистского идеала; для Гершензона русский творческий дух, проявившийся в великих писателях, - прямая противоположность узкого идеологизма интеллигенции; Кистяковский утверждал, что радикальная интеллигенция всегда оставалась равнодушной к правовым ценностям и лишена правосознания; Струве обвинил интеллигенцию в том, что она анархически оторвалась от исторической почвы и враждебна государственности во имя бесплодного доктринарного утопизма; Франк видел в революционном интеллигенте аскета, исповедующего религию нигилизма, не признающую никаких ценностей, кроме коллективного благополучия; наконец, Изгоев считал, что интеллигенту, без остатка захваченному проектами совершенного будущего, не хватает трудолюбия и ответственности в деле и что поэтому он выказывает низкие профессиональные качества на своем специфическом поприще. Если принять веховский анализ, - а отвергать его уже никак нельзя, - то получается, что «русская идеология» (как мы ее определяем) колебалась между романтическим антикапитализмом консервативно-славянофильского толка и романтическим антикапитализмом революционно-народнического (популистского) толка, явив собой благоприятную почву для укоренения экстремистского марксизма, который, вследствие особых исторических условий, прочно утвердился в качестве единственного победителя на весьма длительный период, а именно - советский. Так возникла аномалия антимодерности, пользующаяся завоеваниями новой техники, но отвергающая свободу научной мысли и творческие культурные поиски, разумеется, не во имя романтической органичности, а ради тотального рационализма.