Про котов и некотов

Борис вообще любил пошутить, посмеяться. Его узкое смуглое лицо непонятного оттенка напоминало морду сатира: что-то хитрое и нечистое было в нём. Я впервые увидела этого товарища, когда начала учиться в аспирантуре: он тоже в это время учился там вместе с Володей. Надо сказать, история его аспирантской жизни была весьма запутанна: Борис поступил и тут же уехал на год во Францию преподавать русский язык, вернулся и снова куда-то уехал, опять стал аспирантом и пустился во все тяжкие, не столько учился, сколько искал приключений на разные лады. Мне «повезло»: я его застала в один из промежутков между разъездами. Он зашёл в комнату, где жили мы с Лилей, сел напротив меня, в упор разглядывая и расспрашивая о том, о сём, что держало меня в сильном напряжении. Но резко отшить его не было оснований, и я, благо была занята вязанием зелёной шерстяной кофточки, смотрела в основном на свою работу, только изредка вскидывая на наглеца глаза. Ответы мои были краткими и с подтекстом. Наконец Борис понял, что ему тут ничего не обломится, и с сожалением ушёл.

Именно от него Володя впервые услышал о моём существовании, когда Борис в предельно грубой форме выразился в том духе, что я существо довольно нежное, поэтому со мной нужно поделикатнее. Привести оригинальное высказывание не могу: не позволяет внутренний цензор.

Ещё до аспирантуры Борис три года работал в Конго, обучая тамошнюю молодёжь русскому языку. Некоторые из его учеников позже приехали в Советский Союз, поступили в тот же Герценовский пединститут, что и мы, только жили они в студенческом городке в районе Парка Победы. Конголезцы пригласили своего уважаемого учителя Бориса в гости, а он позвал Вовку. В общежитии была толпа иссиня-чёрных негров с детьми, один курчавенький ребёнок лет пяти пробегал мимо Володи, рука сама потянулась погладить его по голове – впечатление проволоки! – такими жёсткими были волосы негритёнка.

В отличие от Володи, Борис повидал мир. В один из «аспирантских промежутков» он работал во Франции, в Каннах, и в выходной поехал в другой город к своему знакомому, который тоже преподавал иностранцам русский язык. Пошли они в супермаркет, там была очередь в кассу, и приятели стали возмущаться: «Ну и что, что Франция? Такие же очереди, как у нас». Борис говорил Володе, что за рубежом почему-то появляется жажда материться, и приятели не стеснялись в выражениях, думая, что их никто не поймёт. Когда парни подошли к кассе и стали общаться с кассиром по-французски, стоявшая за ними благообразная старушка спросила, на каком языке они говорили. Наши герои ответили: «На русском», а дама сказала: «Какой благозвучный язык, как итальянский!» Конечно, одно сочетание «бл’» чего стоит.

Вот такая у меня ассоциативная память: какое-то слово, образ, звук – и зацепилась ниточка за ниточку, пошёл ткаться текст. А ведь важнее вспомнить Володиных приятелей, с которыми мне тоже довелось работать и общаться. Это Савва, Ринат и Павлик. На первом месте, конечно, Савва.

Он и в Сургуте стал притчей во языцех. Вскоре все преподаватели, сотрудники и студенты знали: живёт такой парень… Вновь поступившим первокурсникам старшие сразу рассказывали истории о Савве, которые непосвящённые часто принимали за анекдоты и говорили: «Да ну, не может быть». Но жизнь всегда сложнее вымысла, вот почему и я, ничего не выдумывая, просто вспоминаю то, что произошло, и сама удивляюсь этому.

Это сейчас факультеты упразднили за ненадобностью, лингвистов и физкультурников объединили в гуманитарно-спортивный институт в составе вуза (нонсенс!), а раньше было всё логичнее: историки работали на историческом факультете, где было несколько кафедр.

Савва преподавал историю чуть не на всех факультетах. Однажды он читал лекцию курсу, состоящему из одних парней, то ли физиков, то ли физкультурников. По своей привычке Савва всё время ходил, что-то трогал, садился, вставал, делал что хотел, потому что всегда чувствовал себя как дома. В этот раз он, выйдя из-за кафедры (возвышения для преподавателя типа конторки времён Пушкина), встал перед ней, потом обернулся к аудитории спиной, нагнулся и стал завязывать развязавшиеся шнурки на ботинках. Согласитесь, сама по себе эта поза уже не пахнет академизмом, но тут произошло нечто более курьёзное.

В аудитории раздался оглушительный хохот, парни стали демонстративно уклоняться и спрашивать друг друга:

– В кого попало?

– Агагага!

Не знаю, что бы я делала, если бы это произошло со мной, но Савва, как всегда, был на высоте: он завязал-таки шнурки, выпрямился, обошёл кафедру и продолжил лекцию!

Как только прозвенел звонок, студенты с грохотом выскочили в коридор и побежали, гогоча, рассказывать всему свету о залпе Авроры…