Про девушку, которая была бабушкой

У Даньки был ключ – магнитная таблетка – от подъезда. Такие таблетки имели Маша, Любовь Владимировна, Марина, Лена Афанасьева и даже Вася, чик-чирикнутый компьютерщик. Я считаю вульгарным барством держать близких мне людей на улице, точно скорбных просителей. По моим представлениям, стоять у входной двери в квартиру и ждать, когда ответят на звонок, – нормально, а торчать у бункерной двери подъезда унизительно и несправедливо. В сумочке у меня была запасная таблетка-ключ. На всякий случай. Вдруг я потеряю связку ключей, и придется звонить соседям, объясняться. Нет уж! Запасную таблетку я дала Жене. Выглядело даже элегантно и интимно, точно вручила заклинание: «Сезам, откройся!»

Ключ от замка входной двери в квартиру был только у Дани с Машей. Они им и воспользовались. Я не слышала, как они вошли, у меня на полную громкость венский оркестр исполнял вальсы Штрауса, романтичные, волнительные и духоподъемные. Часы показывали половину второго, Женя придет в два, вряд ли опоздает. Я уже почти закончила приготовления и нарядилась. На мне была винтажная юбка до пола, купленная в интернет-бутике, в стиле пэчворк, для Маши, у которой в начале августа день рождения. Маша перебьется, наряд мне впору. К яркой, замысловатой, состоящей из сотен хитро подобранных как бы заплаточек, наползающих друг на друга, кое-где перемежающихся кусочками кружев, годилась только очень простая блузка. Такая и была на мне – белая, батистовая с малюсенькими пуговичками на груди, очень простенького фасона и немалой цены, она напоминала отрезанную по линии талии нижнюю сорочку воспитанницы Смольнинского института.

Подпевая Штраусу, я шла из комнаты на кухню, столкнулась с детьми в коридоре, испуганно ойкнула, а потом бурно обрадовалась.

– Даня! Маша! Вы меня напугали. Дорогие мои! Как давно я вас не видела! – Сначала я облобызала сына, потом невестку. С равным успехом могла бы обниматься со статуями. – Проходите! Надевайте свои тапочки. А где Катя? Еще не вернулась с дачи? Я жутко без нее соскучилась.

– Где моя мама? – спросил Данька.

– Ты и есть та, нарисовавшаяся племянница? – спросила Маша.

– Не будем толкаться в коридоре. Проходите же!

В комнате ребятам открылась картина, не мыслимая в моем прежнем бытии. С дивана исчез ортопедический матрас, сам диван был сложен и покрыт новым чехлом (купила утром, домой из магазинов я возвращалась как ишак, нагруженный товарами). Журнальный столик накрыт на двоих. Свечи (днем свечи нелепо, но без них какая романтика), бабушкин (моей бабушки) кузнецовский фарфор, серебряные приборы, блеск хрусталя. Чтобы добиться этого блеска, снять вековую пыль, пришлось замачивать рюмки, стаканы и фужеры в мыльной воде с нашатырем, потом драить их зубной щеткой. Патина с серебра сошла гораздо легче, поддалась зубному порошку.

– Оля сказала, что тут бордель, – заявила Маша, ткнув пальцем на стол.

– Где моя мама? – спросил Данька.

– Что за глупости! – ответила я Маше. – Стоит перед тобой, – ответила я сыну. – Дети! Мне нужно кое-что вам рассказать. В это трудно поверить. Но триста лет назад, если бы сказали, что наследственные черты передают крохотные частицы под названием гены, тоже никто бы не поверил. Даня, я твоя помолодевшая мама. Маша, я твоя омоложенная свекровь.

– Она чокнутая! – воскликнула Маша. – На генетическом уровне.

– Пусть хоть сто раз чокнутая, на любом уровне! – отрывисто сказал Данька. – Мне плевать! Где моя мама?

– Что ты заладил! Вот она я. Хочешь, расскажу, каким ты был маленьким, как ты…

– Не хочу! – рявкнул Даня. – Где моя мама?

Я никогда не видела сына таким встревоженным, злым, прячущим испуг. Обычно он насмешлив, в меру грубоват, не проявляет бурных эмоций, держит людей, даже меня, на дистанции. Данька словоохотлив, за хлестким выражением в карман не лезет, с ним не бывало, чтобы заклинило на одном предложении, вопросе. Мне было жаль Даньку до слез.

– Котик, миленький…

Я называла его котиком, только когда болел. Когда болел, ему даже нравилось это обращение: «Я твой котик, а ты моя мама-кошка». Выздоровев, он решительно пресекал подобные нежности и всякое сюсюканье.

– Заткнись! – велел мне Данька. – Говори, где моя мама!

– Ее никогда не было в Благовещенске, – подхватила Маша. – Она никогда не покупала билет на самолет, Вася выяснил. Никогда ни в каких социальных сетях не регистрировалась. Все звонки с ее телефона из Москвы.

В доказательство Маша достала свой телефон, набрала номер, на столе мой сотовый откликнулся маршем Моцарта.

– Не была, – кивнула я. – Придумала, сочинила, заморочила вам голову. Простите великодушно! А что мне еще оставалось? Согласна, легенда была шита белыми нитками, если бы я снова через несколько дней оказалась в своем теле, пришлось бы срочно возвращаться с Дальнего Востока. Я как представитель древних народов доколумбовой Америки, майя или ацтеков. Они не знали, взойдет ли завтра солнце, каждый день может стать последним. Это диктует совершенно особую психологию бытия.