Призраки Шафрановых холмов (СИ)

Пусть все забудется, Джиллиан, Джиллиан, пусть все укроют холмы. Пусть все, кто помнит, пусть все, кто скажет - пусть они станут немы. Будешь ты петь, Джиллиан, Джиллиан, петь для меня одного. Ты позабудешь все, что случилось, ты позабудешь его.

…Среди ночи Айзек Мейдж проснулся от зависшей вокруг него тишины. В домишке его, приткнувшемся у дубильни, было тихо как в могиле, словно даже снег замер и не падал на землю, и было темно, вся комнатка наполнилась черным плотным туманом, от которого Айзек ощутил себя ослепшим. Ему вдруг стало страшно, так страшно, что даже кричать не было сил.

В голове мутилось. Они и выпили-то вечером со старым Стивом всего-ничего, цыпленку бы не хватило, шептал Айзек. По лбу его катился крупный пот, а руки и ноги будто оледенели.

Он не помнил, как вышел из дома, не чувствовал холода да и почти уже ничего не чувствовал, руки и ног словно и не было. Оледеневшие ноги несли Айзека куда-то, прочь, сквозь черный слепой туман, который просачивался в горло, в брюхо, и толкался изнутри тяжелой гнилой тошнотой.

Холод… Айзек успел увидеть на белом снегу туманную фигуру в щегольской шляпе, и, ничего не соображая со страху, шатнулся к дубильне. Он влетел в неплотно закрытую дверь, споткнулся о кипу сырых шкур - и, прежде чем ноги совершенно отказались ему служить, Айзек свалился в большой чан с известковым молоком. Последней мыслью его было отругать Пета - старый осел должен лучше закрывать известь… опасно…

***

Проснулась Черити вполне бодрой, а ясное утро застало ее за принятием сложного решения - пойти в школу и обсудить вчерашнее с Ребеккой или сказать, что хочет отнести булочек заболевшей Ариадне Уотсон и, пойдя на их ферму, попробовать вызнать, не имеют ли эти Уотсоны отношение к тем.

Но желание поболтать с подругой победило, тем более что куда этим Уотсонам до тех. Мало ли на свете Уотсонов - в одном только их округе их по меньшей мере две семьи, не считая “несчастного мистера Уатсона”, как называет его мама, все несчастие которого состоит в том чтобы напиться пьян и валяться под забором. Уатсон, Уотсон…

Лучше, думала Черити, засовывая в торбу со школьными книжками тайком выпрошенного у Ребекки “Франкенштейна”, они завтра попробуют подговорить кого-то из мальчишек пойти в дубильню и расспросить там мистера Айзека.

========== Пожар ==========

Когда стаивает снег, обнажается вся та грязь, которую он прятал. И в ложбинке между старицей и холмом Сахарная голова со сходом снега нашли обезображенный труп человека - в изорванной и бедной одежде, но с большими золотыми запонками на манжетах. Лицо у человека было так изъедено мышами прочими мелкими тварями, что не представлялось возможным даже сказать, белый это или негр. Никаких ран и прочих следов насильственной смерти замечено не было, хотя доктор сказал, он не закладывал бы своей головы за то, что их нет вовсе. Запонки шериф забрал в качестве вещественного доказательства, а труп похоронили на краю маленького городского кладбища.

Весна - самое грязное время. Пока солнце не начнет пригревать и подсушивать грязь.

***

У решетки раздавались голоса Голландца Рамакера и рыжеусого маршала, который засадил их сюда.

“Отпустите меня и моего слугу, черт побери, драку начали не мы! - До утра вы посидите тут, сэр, а утром вернется шериф и…”

Дальше Мо не слушал - скрестив ноги, сел у ближней к маленькому зарешеченному окошку стенки, старательно выбрав самый чистый участок укрывающей пол соломы, и прикрыл глаза. Через короткое время дверь камеры открылась и потом быстро и громко закрылась. С сочным щелчком защелкнулся замок после того, как солома зашуршала под скорыми и неверными шагами - человек влетел в камеру, явно повинуясь мощному толчку.

- Чертов законник! - взвизгнули почти над ухом голосом Рамакера. - Не думай, что тебе это сойдет с рук, слышишь? Подлый ублюдок, сын шлюхи и целой сраной кучи отцов!..

Голландец продолжал поносить на чем свет стоит маршала, засадившего их в кутузку, всю его родню и всех обитателей Саутпорта вообще, прибавив в конце, что в таком поганом городишке только и можно встретить, что сукиных детей и их родителей. Мо, не открывая глаз, почесал бок. Было слегка досадно, что они так и не успели поесть как следует - сейчас был уже поздний вечер, а последний раз они с Голландцем ели примерно в полдень, когда тряский раздолбанный дилижанс остановился перед переправой сменить лошадей. И после этого еще тряслись в битком набитом кузове до самого вечера, когда лошади остановились, наконец, на площади Саутпорта как раз между колодцем и почтой.

В городе первым, что увидел Мо, было разговорчивое гусиное стадо, которое сердито загоготало на вышедших из дилижанса людей и пошлепало по весенней грязи городской площади прочь.

“Несмотря на гусей, это не Рим, - подумал он, разглядывая вывески - почтовое отделение, аптека и цирюльня с выписанным затейливым шрифтом с завитушками названием “Балтазар и сыновья”. - Это много хуже”.