Призраки Шафрановых холмов (СИ)

Черити Олдман и Ребекку Лефевр ни за что не пустили бы к Терезе. Но Черити сказала, что пойдет к Ребекке, а Ребекка - что идет к Черити, и теперь обе притаились в углу, стараясь поджать вдруг выросшие за прошлое лето не по размеру руки и ноги.

В первый раз их привела молоденькая служаночка Лефевров, Бонни, охряного цвета мулаточка с кофейными глазами, круглыми, как у испуганного котенка. От Бонни всегда пахнет кофе, который мать Ребекки готова пить с утра до вечера, и сливками, которые Бонни прилежно снимает с молока в свою пользу.

В прошлый раз Ребекка была у Терезы вдвоем с Бонни, без Черити, и на следующий день в школе страшным шепотом пересказывала подруге услышанное - о девушке, которая превращалась в филина и охотилась по ночам, выклевывая у спящих людей глаза и сердца.

- Тереза говорила, эта девушка прежде жила с матерью, отцом и кроликом Риппи, потом влюбилась в какого-то черного. Ее отец кинул ее Риппи свиньям и повесил ее черного, а она повесилась сама, прямо в свинарнике. И ее съели свиньи.

- Ерунда и непристойности, - шепчет Черити. - Сегодня, наверное, будет рассказывать про Певунью. Это во сто раз лучше. Особенно теперь.

Месяц назад черный Чемберс, нанявшийся смотреть за мулами на ферму к отцу Ады Уотсон, был найден повешенным на одиноком тюльпановом дереве в полутора милях от реки. И все было за то, что повесился он сам, если бы не красновато-серое, а не посиневшее, лицо и сухие штаны. Однако линчевателей в округе не попадалось, а пыл с расследованием смертей черных к этому времени уже хорошо поутих, как-никак больше семи лет прошло с победы Севера, так что дело так и оставили самоубийством.

Но неделю назад в городе нашли мертвым приезжего. Тот едва успел выйти из сильно запоздавшего дилижанса и нанять себе комнатку над салуном Барни - а утром его нашли мертвым, хотя Барни утверждал, что этот хлыщ в хорошем костюме даже не соизволил спуститься ужинать. Доктор Тениссон установил смерть от яда, хотя чтобы сказать такое, не обязательно было быть доктором.

Городок глухо волновался, хотя приезжего никто не знал и для чего он прибыл в Саутпорт, не знали также. И, несмотря на то, что горожане были людими не больно суеверными, среди детей и негров пошел слушок, что приезжего, который был не то золотоискателем, не то землемером, убила Певунья Холмов - за то, что собирался посягнуть на ее владения.

- Только не про Певунью, - Ребекка вздрагивает и сильнее поджимает ноги. - Мне без того по ночам страшно. Так и думаешь, что вот сейчас выйдет в белом саване и с этими рыжими волосами и задушит, как тех двух. Я в субботу учила урок к воскресной школе, вдруг слышу - голос такой… тихий-тихий, словно зовет или спрашивает. Ласковый, но жутко-жутко. В доме все тихо и только этот голос… поет. Да еще про то, как ива утащила жестокого юношу и бросила его в глубокую пучину, где он уже успел утопить шестерых девушек.

Бонни, которая тоже сидит рядом, не выдерживает и громко шепчет, пользуясь тем, что голоса и бормотание не дает ее расслышать.

- Да это, мисси, я бобы перебирала и песню про иву учила, слышала ее от мисси Ады…

- Тише! Тереза говорит, - шикает Черити. Ее строгие родители более всего стараются оградить ее от общения с “особами неподобающего поведения”, так что ей в влетит сильнее всего в том случае, если их обнаружат. И Черити хочет использовать время с наибольшей пользой.

Тереза говорит обо всем, чем дышат холмы. Она знает, что когда твой голос расползается по холмам вширь и вдаль, надо ждать грозы или бури, а если увидишь подвязочную змею, следует остерегаться того, кто после этого тебе первым встретится. Тереза всегда начинает без предисловий - не то что учитель или пастор. И до обеих подруг и служанки рассказ долетает в виде безголовой змеи.

-…старое поместье на излучине, выше Шафрановых холмов, где англичанин поселился. Там теперь одни развалины, и живет там один Айзек, тот, что в дубильне. Да и то, он там только летом живет.

Все вытягивают шеи и умолкают - голос у Терезы негромкий, плавный как текучая вода. Но и он глушит поскрипывание свежего снега у дверей - словно кто-то топчется.

- Айзек-то этот много знает, только помалкивает. И про Акулу Уотсона, и про Певунью Холмов тоже. Много, говорят, на счету Акулы людей. Своими руками он не убивал, нет. Не того пошиба был человек, чтобы просто вытащить кольт и пристрелить. Все больше столкнет лбами, так чтоб люди сами друг друга…

Ветер за порогом вздыхает протяжно и гулко.

Ох уж эти черномазые, поглядишь - вроде тупица тупицей, животное. А все примечают.

Горло саднит… будто и в самом деле есть там чему саднить, будто не рассыпалось все прахом четверть века тому… Болит, болит.

Вспоминать - значит отвлечься от этой боли, нудной и тягостной как его проклятая вечность.