Призраки Шафрановых холмов (СИ)

Зеркало везли, кажется, из Венеции. А может, это она сама себе придумала, и зеркало, отделанное черным деревом, куплено здесь. А может и нет ничего, кроме “здесь”, думает Виргиния, расчесывая волосы любимым черпаховым гребнем. Вниз, вниз, янтарно-охряной костью по черным гладким прядям.

Может и нет ничего кроме “здесь”. Нет Индии, нет Англии, нет храмов и куполов, слонов и наемных кэбов, нет лондонских улиц… нет ничего, кроме ив, кроме реки, кроме холмов.

И здесь, здесь ее дом. В котором много людей, в котором поют и танцуют, и который заждался гостей, истомился по ним. Она устала быть в этом доме одна.

Слышатся выстрелы, удары, но этому недолго продолжаться. Дом любит тишину, и скоро все в нем стихнут.

Виргиния зажигает свечу и идет к выходу из своей спальни. За ней уже гудит пламя.

***

В любой драке есть точка невозврата, когда начав, ты не можешь уже отказаться остановиться, загладить. В драке не отступают, могут лишь отойти. А жизнь это драка.

И нож, вонзившийся в руку парняги, который держал Уотсона, и выстрел, уложивший второго. И то, как неверно двигаются парни Венсана, как дрожат у них ноги, как мучительно преодолевают они накатывающуюся дурноту, ничего не меняет для Мо.

В любой драке есть точка невозврата. И заплескивающие в комнату запах гари и дым не мешает выдернуть Уотсона из кресла и оттолкнуть прочь вместе с Ариадной, бросив “Бегите!”

“Беги, сынок!” Но он не успевает - вздергивается кольт в руках одного, уже покачнувшегося, но и в смертной дурноте своей не утратившего желания убивать. И нет в человеческих силах такой быстроты, чтобы избежать пули.

В человеческих нет - но есть в нечеловеческих. Мо успевает заметить очерк полупрозрачной фигуры, толкающей Ариадну наперерез пуле. Девушка падает на руки Мо, и мгновением позже падает навзнич стрелявший в него. И гудит уже огонь, и жар плещет из-за дверей, что ведут из столовой, и откуда-то рвется жалкий крик служанки “Горим!”

“Бегите! Сынок…”

Нет времени думать, есть лишь жалкие мгновения, чтобы не умереть, чтобы броситься к выходу, унося Ариадну, перескакивая через корчащиеся на полу тела.

***

- Паршивый щенок… - с какой-то нежностью выдыхает Венсан и поднимает револьвер, сквозь накатывающийся туман ловя на мушку белую рубаху азиата.

- Венсан… - услышал он нежный, неправдоподобно нежный голос. И обернулся на него, и увидел ее - свою черноволосую богиню, поразившую его когда-то в самое сердце. Она звала его, она протягивала к нему руку.

- Пойдем со мной, Венсан, - Виргиния взяла его за запястье и он обрел в ней опору. И неважно было, что впереди, в проеме коридора гудело и рвалось пламя - Венсана вела она.

- Пойдем, Венсан. Пароход ждет, - нежнее вздоха раздалось из гудящего пламени.

========== Эпилог ==========

“Мозес хорошо разглядел серую тень, что толкнула девушку под пулю. И ему хватило разума понять, кем была та серая тень.

- Демон, извергнутый Небесами! - в отчаянии воскликнул он, сжимая холодеющие руки Ариадны…”

Черити Джонсон, в девичестве Олдман (девичью фамилию она использовала как творческий псевдоним), прикурила от свечки, что позволяла себе делать только в своей маленькой мансарде и только поздним вечером ночью, когда дети спят, а муж либо читает, либо подремывает со сползшими на нос очками.

Она глубоко затянулась, обмакнула перо в чернильницу.

“…сжимая холодеющие руки Ариадны. - Будь проклята, будь трижды проклята та, что скорее волчица, нежели мать!

Но любимая, собрав угасающие силы, прошептала, с неизъяснимой нежностью глядя на Мозеса:

- Не нужно больше поклятий… - и, воздев очи к небу, заговорила торопливо, тщась побороть накатывающуюся смертную муку. - Я безмерно благодарна тебе, Джиллиан. Если бы не ты, я бы не успела уберечь его.

И случилось чудо - сердце, заледеневшее в вековом проклятии, оттаяло, смягчилось. Джиллиан вспомнила, как рыдала над телом своего погибшего возлюбленного, вспомнила все то горе и отчаяние, охватившее ее, вспомнила, как всей душой любила она маленькую жизнь, оставленную Янгом под ее сердцем.

И легчайшим дуновением тонкая бестелесная рука коснулась уже тронутого смертною белизной лба Ариадны…”

Черити неоткуда узнать, было ли все именно так. Но доктор Теннисон, с которым она встретилась три года назад, рассказал, что рана Ариадны Уотсон была смертельной и то, что она выжила, можно приписать разве что на счет чудес.