Призрачный театр

Лабиринт ночи. Еще две таверны. Разные залы тонули в том же море шума, отставшие заблудились по пути. Тихие улицы, а затем нестройный многоголосый хор за закрытыми дверями в притонах, известных только Бесподобному. Их пригласили на карточную игру в пекарне, разжигавшей печи для утренней выпечки, и Бесподобный проиграл приличную сумму монет двум джентльменам из трущоб, однако они тут же все вернули за его пародийное изображение королевы. На прощальной вечеринке на каком-то корабле, по случаю утреннего отправления в море, напивались напоследок чисто выбритые юные моряки в грубых, но чистых белых робах. Они пили с угрюмой целеустремленностью, неумело делали друг другу татуировки, оставляли завещания, и снова пили, так умоляя Шэй о поцелуях и ласках, что она не могла отказать им, таким юным и исполненным радужных надежд. Она отплясывала с ними, не обращая внимания на демонстрацию прижимавшейся к ней восставшей подростковой плоти, пресекала только происки самых пронырливых и наглых рук. И Бесподобного закрутила эта ночь, бросив в центр людского водоворота. Порой теряя его из виду, Шэй просто смотрела за кружением толпы, дожидаясь, когда его кудрявая голова промелькнет в ее центре. Она знала, что, когда рассвет сотрет с этой сцены призрачный глянец, она будет, ослабев, кружиться, оказавшись в его келье, в его объятиях, ее лицо уткнется в его локоны, сами подобные миниатюрному вихрю, и тогда они двое станут центром города, и все будет, замедляясь, вращаться вокруг них.

Такая ночь могла бы стать идеальной для одного из тех поучительных рассказов старших авискультан о распущенности лондонской жизни, которым Шэй внимала в детстве вместе с другими подростками, охваченная страхом (и тайным восторгом). Вечер самозабвенного пьянства, непристойных песен, будивших законопослушных граждан после давно минувшего комендантского часа, вечер безмерного ликующего празднования. Пролитые вина и брошенная еда. Безрассудные пари и курение дешевого табака. Но на самом деле, кружась в глубинах этого ночного водоворота, Шэй внезапно поняла всю его восхитительную невинность, всего лишь незатейливые бурные излияния оживленных детей, впервые обретших свои голоса и шанс свободно пользоваться ими. Но вот, когда даже самые выносливые гуляки начали падать, пятеро актеров нового театра и остатки их страстных последователей во главе с Бесподобным потащились обратно к Темзе.

– Нас ждет последний, финальный, я обещаю… – воскликнул он, – главный глоток этой великолепной ночи!

Теплая прель экзотических растений и пылающие жаровни на борту корабля Бланка придавали всему действу тропический дух, несмотря на то что дыхание мальчиков клубилось холодными облачками. Парни выкатили из трюма позеленевшую бочку, и Шэй, хотя впервые так много выпила, стояла в очереди, смеясь вместе с остальными, ради возможности лечь на спину и сделать огромный глоток, припав к хлещущей из бочки струе. А как только рассветная корона позолотила горизонт, то подобно первым проявлениям похмелья над рекой начал раскатываться туман. Он поднимался медленно вязким влажным маревом, с такой спокойной своевременностью, как будто Бесподобный как-то умудрился подготовить начало этой природной сцены. (Мог ли он это сделать? Шэй вообразила, что он каким-то таинственным образом сотворил чудесное совпадение небрежной сценической ремаркой: «Слева на сцену входит туман».) Не нуждаясь в особых приглашениях, мальчики начали взбираться на окружающие декорации. Они лезли все выше и выше, Шэй последовала за ними, поднимаясь над собирающейся белизной, и вскоре мальчики облепили все корабельные снасти. Они раскачивались на них в пьяной радости, перебрасывая из рук в руки кружки вина и задрав головы к небесам, и по мере того, как поднимались клубы густого тумана – доходя сначала до лодыжек, потом до коленей и выше, – они тоже взбирались выше, пока сами не повисли в вышине, как звезды, разглядывая белесый пейзаж Лондона, накрытого облаками и прорезанного лишь самыми высокими башнями и шпилями, темневшими словно игрушки между туманными валами. Прозвеневший вдруг голос обладал такой выразительной ясностью, что, казалось бы, вмещал в себя все утреннее небо, и Шэй не сразу поняла, что прозвучавшие в ее голове слова прокричал юный итальянец, висевший совсем рядом с ней.

– Ты слышала? – спросил он. – Мы стали птицами.

От него пахло маслом для волос и по́том, а изумление пронзало его голос, как пронзивший туман шпиль собора Святого Павла.

– Ты слышала, ты слышала?

Его рука обвилась вокруг ее запястья, но взгляд парил в небесах. Он изогнулся над бездной, и его звонкий голос услышали все вокруг.

– Мы стали птицами, – воскликнул он. – И ноги наши никогда больше не коснутся этой мрачной земли!

18

– Речной воздух, безусловно, лучшее лекарство от похмелья, – Алюэтта не потрудилась скрыть свой смех.