Приведен в исполнение... [Повести]

Сам Глебов. Ну себе-то, не под стенограмму, может человек сказать правду — виноват или не виноват? Много лет собирал Глебов предметы искусства, всякое бывало, надували его, ошибался в выборе предметов и людей, были случаи, когда отдавал в обмен такие вещи, за которые потом получались совершенно фантастические суммы, вот хоть кружка Марины Мнишек — ее Глебов купил за гроши в комиссионном, подарил реквизитору своего фильма, тот перепродал дельцу, пошла цепочка, пока не выловили эту кружку далеко-далеко и попала она в крупнейший музей, там были счастливы. Случалось и другое: добротная вроде бы глебовская вещь оказывалась новоделом или просто подделкой, Глебов немедленно восстанавливал статус-кво, и все на этом заканчивалось. Но чтобы мошенничать? Спекулировать? Такого он не мог вспомнить, не было этого, потому что всегда рассматривал искусство духовно и никогда — материально, денежно. И после всего этого ОНИ ого подозревают. Собирают о нем сведения. Делают это непрофессионально-грубо, забывая, что — пусть в далеком уже прошлом — он служил в том же учреждении, а позже — прославлял их в своих книгах и фильмах и всегда готов был помочь, хотя — помнил о крабах и колбасе, но не придавал этим воспоминаниям значения, искренне полагая, что за годы многое изменилось. Ведь не о снисхождении по старой памяти шла речь — если бы даже он и был в чем-нибудь виновен, ОНИ должны и обязаны были обратиться к нему и доказательно объяснить, что коллекционеры мошенничают и спекулируют антиквариатом, и тогда… В конце концов, каждый порядочный человек должен оказать содействие властям в праведном деле. А ведь это дело неправедное, в этом Глебов был убежден. Что ж, они не обратились и, более того, пытаются загнать в угол, и теперь следует подумать, зачем им это нужно. Может быть, не знают, что он ни в чем не виноват? Верят бредовым утверждениям Виолетты? Нет, здесь что-то другое, явно что-то другое, и вдруг совершенно простая и ясная обозначилась истина: ну как же, ведь он не просто Глебов, он — коллекционер, уважаемый и известный в своей среде человек, значит — его хотят прижать, испугать и попросить о помощи — в разоблачении шайки мерзавцев, а в обмен пообещать лояльное отношение, ведь дорожит же он своей репутацией в обществе, не захочет, чтобы друзья-знакомые узнали о всяких-разных мелких делишках, за которые и посадить-то нельзя, но жизнь испортить — вполне. Что ж, ребята, вы ошиблись. Не было «делишек». А вы объявили войну. Ладно.

Он вернулся домой, Лена выслушала с каменным лицом: «Ты спятил, с кем собираешься сражаться, подумай спокойно!» Попытался объяснить: «Другого пути нет, Лена не согласилась — как это нет? Нужно добиться приема у высокого руководства „компетентной организации“, и все». — «Значит, сказать, что ведется проверка, в том числе — Глебова, а ему это не нравится?» Она долго молчала. «Может быть, попытаться убедить их, что они трудятся вхолостую? Как это у вас называется? Покушение на негодный объект?» — «Эта формула относится к преступникам, а не к представителям власти. Но возможно, ты и права — надо, чтобы они поняли: их работа зашла в тупик». И снова Лена долго молчала: «Ты затеял опасную игру, костей не соберешь, если что…» — «У нас нет выбора». — «А я же верю, что справедливости можно добиться иначе. Обратиться в прокуратуру, в газеты, еще куда-нибудь?» — «Ты не понимаешь главного». И Глебов долго объяснял, что, пока идет следствие, никто и ни во что вмешиваться не станет и — тем более — не возьмет на себя оценку случившегося. Коллекционеры будут сидеть в тюрьме, их имущество, изъятое без санкции прокурора, но с его последующего молчаливого согласия, будет лежать на спецскладе, и пройдет немало времени, прежде чем подуют иные ветры. «Моя задача — помочь их приходу, вот и все».