Притяжение Андроникова

На голубом экране говорят многие и о разном. Собственная жизнь говорящего нередко остается вне пределов телевизионного общения, и это естественно. Я не знаю, как определяет свою задачу Андроников. Но о чем бы он ни рассказывал, он не абстрагируется от своего личного опыта, личного взгляда, личного волнения. Не вообще жизнь становится материалом его рассказов (а теперь – фильмов), но жизнь, преломленная его собственным опытом. А этот опыт с годами осознался как нечто такое, что следует отдать, передать другим.

Он как ученый занимался Лермонтовым и Пушкиным, историей русской литературы, искусством, отыскивал новое, гордился находками, был жаден в общении с интересными людьми. Он многое приобрел – теперь он отдает. Его дарование никогда не было закрытым, замкнутым в себе и своем кабинете (а так в ученом мире бывает). Он постоянно рассказывал, всегда любил аудиторию, друзья сожалели, что он растрачивается, но это было естественным самоосуществлением таланта, не укладывающегося в привычные определения. Горький, получив явное удовольствие от этих рассказов, сказал когда-то: незакрепленность этого вида искусства мешает его понять. Речь шла не о «непонятности», «недоступности» – напротив, искусство Андроникова абсолютно демократично, всякой элитарности чуждо, – но о том, что трудноуловима природа жанра, который весь в движении, изменчивости, варьирует свои связи с литературой и с театром, прислоняется то к тому, то к другому. Телевидение, кинопленка остановили и зафиксировали то, что, казалось, фиксации не поддается. И открылись многие секреты, многое стало понятным в сущности уникального искусства и его профессиональных тайнах.

Повторюсь: он рассказывает о содержании своей жизни. В этом и состоит главный секрет. И Лермонтов, и Ленинград, и Невский, и Демутов трактир, где Пушкин встретился с Данзасом, и музыка Глинки, и Соллертинский, и Тынянов, и бывшая Знаменская улица, и блокада, и Алексей Толстой, и Маршак, и журналы «Чиж» и «Еж» есть содержание одной жизни, есть то, что человеку, способному видеть, слышать, думать и чувствовать, дано было пережить, испытать, разглядеть. Это – богатство, это то, чем человек владеет и за что он всячески платит. Талант Андроникова в способности брать – от жизни, от людей, от искусства. Это не только свойство характера, но талант. Талант жить. Есть разные формы приобретательства, людям свойственно считать, что лучше больше, чем меньше. (Существуют, правда, и противоположные точки зрения.) Андроников – пример ненасытного духовного приобретательства; этот особый вкус к жизни и ее восприятие передаются с экрана буквально каким-то магнетизмом. Вы, открыв рот, слушаете, и восхищаетесь, и завидуете. <…> Одним словом, не будь личного опыта Андроникова, мы не увидели бы Невский проспект таким, каким по-новому рассмотрели его в течение двух вечеров у телевизионного экрана.

Еще один секрет Андроникова в том, что он длит и расширяет наши представления. Не пресекает мысль зрителя каким-то окончательным выводом, а толкает ее вперед и дальше. Потому границы фильма не обозначены телевизионным временем, так же как содержание – не в списке перечисленных имен и фактов. Вокруг каждого факта – воздух, а в этом воздухе – еще множество фактов, нами знаемых и не знаемых. А за каждым именем – жизнь, и интонацией Андроников намекает на ее интерес. Содержание фильмов о Невском проспекте, таким образом, расширяется, настойчиво вторгаясь во многие сферы нашего духовного бытия. И последнее. Ни единой интонацией человек на экране не впадает в дидактику. Тем большую силу урока приобретают его фильмы. Думаю, учиться у Ираклия Андроникова следует тем, чьей целью является воспитание. Но так как воспитательную функцию вольно или невольно берут на себя все те, кого миллионы людей видят на голубом экране, то учиться у Андроникова могут режиссеры, дикторы, лекторы, ведущие, педагоги и комментаторы – все. Чья задача в конечном счете – воздействие на чужой ум, чувство и опыт.

На том секреты и уроки Ираклия Андроникова не кончаются.

Говорят: как он удивительно спокоен перед телекамерой! А я вижу, что Андроников волнуется. И это живое волнение, не убитое популярностью, мне представляется одним из самых драгоценных слагаемых этого таланта. То, что Андроников делает на голубом экране, есть акт творчества, оттого он и захватывает. А творчество немыслимо без волнения (не житейского, а особого, путь к которому искал Станиславский).