Притяжение Андроникова

Известно, какое великое значение для исполнителя имеет аудитория, ее дыхание, ее реакция, ее смех; как важно взаимодействие, взаимосвязь исполнителя и его слушателей.

Кроме того, сами слушатели «заражают» и друг друга – каждый, попадая в атмосферу внимания, любви к автору, сидит среди сотен улыбающихся, смеющихся, хохочущих людей и невольно поддается общему настроению.

Снимать фильмы предполагалось во время публичных выступлений Андроникова, но он неожиданно отказался от зрительской поддержки, и фильмы сняты в «чистом» виде – Андроников один на один со съемочной камерой.

Это было большим риском – лишиться зрителей.

Но Андроников выиграл – возникло нечто, еще неизмеримо более значительное, чем общение с большой аудиторией, – возникла прямая связь между ним и человеком, сидящим перед телевизором. Они остались наедине. Ему, единственному зрителю, рассказывает Ираклий Андроников свои удивительные новеллы, к нему обращается, с ним доверительно говорит.

Корней Иванович Чуковский сказал об Андроникове: «Как только он войдет в комнату, вместе с ним шумной и пестрой гурьбой войдут Маршак, и Качалов, и Фадеев, и Симонов, и Отто Юльевич Шмидт, и Тынянов, и Пастернак, и Всеволод Иванов. Всех этих знаменитых людей во всем своеобразии их индивидуальностей и особенностей воссоздаст чудотворец Андроников».

Это определение Корнея Ивановича абсолютно справедливо, но далеко не исчерпывает того, что содержат устные рассказы Андроникова.

Блистательные портреты, создаваемые им, – не самоцель. Это литературная форма произведений ПИСАТЕЛЯ Андроникова, совершенно своеобразная форма, в которую заключены и размышления автора о жизни, его взгляды, симпатии и антипатии, его добродушная критика своих героев, его жизненное кредо, наконец.

Конечно, рассказы Андроникова – это произведения особого, уникального жанра, рассчитанные на исполнение автором. Но и читая их, поражаешься масштабу писательского таланта и его многообразию. С одинаковым блеском, художественной свободой и точностью пишет Андроников тексты, принадлежащие любой эпохе, любому слою общества, любому характеру.

Если бы мне нужно было выбрать один из двенадцати рассказов Андроникова, заключенных в фильмы «Экрана», отдать одному из них предпочтение, я был бы в великом затруднении. Они все прекрасны – и «Обед в честь Качалова», в котором с неповторимым юмором и любовью написаны портреты Алексея Толстого и Качалова, а вместе с тем и атмосфера толстовского дома; и рассказ о пронзительно трогательных стариках – грузинском дяде и его подруге Марии Михайловне Сапаровой-Абашидзе, где вместе с тем так лаконично и тонко передается тишина солнечных улочек старого Тбилиси; и бесконечно смешной рассказ об Иване Ивановиче Соллертинском – выдающемся музыковеде и литературоведе, удивительном человеке, знавшем 25 языков и 100 наречий, но не способном перенести того, что Андроников его «показывал»; и берущий за душу рассказ о старике колхозном стороже Андрее Ефимовиче Исаеве, «современнике Лермонтова»; и новеллы о Горьком, Есенине, генерале Чанчибадзе, Остужеве…

В рассказе о выдающемся русском артисте Певцове поражает, казалось бы, несоразмерное на первый взгляд сочетание истории разрыва отношений мужа и жены со сценами уличных боев, сценами Революции.

«Приходи, погибаю я, дети…» – говорит по телефону Певцову жена, с которой они живут на разных квартирах.

И Певцов отправляется со своей Малой Бронной спасать их.

«Хлопают выстрелы, шмякаются пули, жар от горящего дома так велик, что, кажется, кожа на лице, глаза расплавляются, дышать нечем, горечь, горячий дым, жар, я не могу идти, у меня больше нет сил…»

Певцов перебирается через баррикады. Какой-то офицер ударяет его, гонит. Бьют орудия из Замоскворечья, татакают пулеметы.

– К земле пригинайся, – говорит Певцову солдатик, а не то враз убьют…

И когда измученный, чудом уцелевший Певцов входит в дом жены, он застает ее спокойно разбирающей кружева в картонке…

Эта несоразмерность Революции с какими-то продолжающимися обывательскими отношениями и делами совершенно правдива.

Ленинградский кинорежиссер Владимир Николаи рассказывал мне о том, как в ночь с 24 на 25 октября 1917 года он присутствовал на праздновании свадьбы знакомого офицера, молодого человека из аристократической семьи. Гости остались ночевать, так как на улицу выходить было опасно, «слышалась какая-то стрельба».

Ночью все были разбужены выстрелом, который раздался уже в самом доме. Оказалось, что новобрачный аристократ застрелился потому, что невеста была не девственницей.

Это в ночь взятия Зимнего, в ночь Великой Октябрьской революции!

Удивительны по наблюдательности и точности у Андроникова детали.

В рассказе о Блоке есть такой эпизод: Всеволод Иванов вспоминает о своей встрече на улице голодного Питера с Блоком, который шел, «прижимая к левому боку краюху хлеба». Блок разговаривает с ним, а Иванов, сам того не понимая, отковыривает куски от краюхи и кладет в рот, и только тогда это замечает, когда Блок, скосившись влево, сказал: «Кушайте, пожалуйста, мне хватит…»