Притяжение Андроникова

– Ираклий Андроников, – продолжает Чуковский, – каким мы знаем его в последние годы благодаря радио, кино, телевизору, – это новый, небывалый тип литературоведа XX века: всегда на ходу, на бегу, вечно спешит с чемоданом то в Нижний Тагил, то в Георгиевск, то в Северную Осетию, то в Кабарду, то в Тбилиси, то в Штутгарт, то в Мюнхен, то в замок Хохберг, то в замок Вартхаузен, – литературовед-скороход, путешественник, странник. Бросает дом и семью и в вагоне, в самолете, на пароходе, в авто мчится без оглядки за тысячи километров ради старой бумажки, на которой 120 или 130 лет тому назад было начертано хоть несколько слов рукою Глинки, Льва Толстого, Репина или безмерно им любимого Лермонтова… И так жарок его интерес к этим неведомым строчкам, что, кажется, узнай он, что одна из этих бумажек лежит на дне океана, он, ни секунды не медля, нырнул бы в океанскую пучину и вынырнул с этой бумажкой в руке. Или кинулся бы в кратер любого вулкана…

Стоит ли говорить, как растроган был нашим поздравлением Ираклий Луарсабович! Он тоже услышал его по радио.

С каким напряжением работал в эти дни московский телеграф, я понял, когда диктовал по телефону свое поздравление. Стоило мне только назвать адрес, как приемщица тут же продолжила:

– Андроникову!

– Верно! – И мы оба рассмеялись.

С Андрониковым я встретился впервые задолго до создания «вечеров», когда работал еще в редакции «Последних известий».

Летом 1949 года я приехал к нему, прочитав в газете короткую заметку о том, что писатель Ираклий Андроников обнаружил в городе Актюбинске уникальную коллекцию автографов выдающихся русских писателей, композиторов XVIII, XIX и начала XX века. Никаких подробностей больше не сообщалось, и прыткий репортер ринулся на Хорошевское шоссе, где жил тогда Ираклий Андроников.

Непременный советчик и строгий домашний критик (как потом мне стало известно) Вивиана Абелевна, жена писателя, впустила меня в комнату, все стены которой занимали книжные полки. Я осматривался, ожидая хозяина. В «просветах» между книгами – рисунок времен Лермонтова, старинный, с затейливой чеканкой пистолет, над тахтой в позолоченной раме картина. На письменном столе машинка, книги, пачки писем, стянутые аптекарскими резинками. На полочке письменного стола в два ряда стояли разноцветные маленькие томики. На их корешках надписи от руки: «Очередные поиски», «Необходимо прочесть», «Замечания самому себе».

Вошедший хозяин объяснил, что это не книги, а обклеенные картонные коробки с карточками, выписками, библиографическими заметками. Самая последняя и самая свежая коробочка – «Актюбинская находка».

Ираклий Луарсабович держался просто, и даже впервые пришедший гость мог рассчитывать на полное его расположение.

Об этой увлекательнейшей и весьма важной истории он тогда рассказал вот что:

– Чемодан, который мне посчастливилось обнаружить в Актюбинске в частных руках и доставить в Москву, в Центральный государственный литературный архив, заключал в себе полторы тысячи рукописей. Среди них оказались неизвестные письма Горького, Тургенева, Л. Н. Толстого, Достоевского; обнаружено пятьдесят писем и автограф рассказа «Попрыгунья» Чехова, автографы Ломоносова, Крылова, Державина, Герцена, Огарёва, Белинского, Лермонтова, Гоголя; документы за подписями Мазепы, Потёмкина, Екатерины II, Павла I, Александра I, Николая I; письма Суворова, Ермолова, Барклая-де-Толли, письма декабристов, фотографии с надписями…

Чтобы перечислить всех, пришлось бы назвать около пятисот имен деятелей русской литературы, искусства, науки.

– Кому же принадлежит эта необыкновенная коллекция?

– Некоему Бурцеву – ленинградскому библиофилу и коллекционеру, имя которого было известно лишь узкому кругу специалистов. Еще не все автографы прочитаны, работа над документами только начинается, и нам предстоит узнать много нового. Судите сами, – Андроников берет со стола листки с первыми расшифровками. – Вот, например, Карамзин пишет о ходе работы над «Историей государства Российского» и выражает уверенность, что труд этот будет им сделан «не к стыду века». Жуковский рассказывает, как идет у него перевод «Одиссеи». Один из друзей Грибоедова сообщает о том, что поэт «…вдался весь в музыку, что-то серьезное пишет…» Чернышевский в последний год жизни обращается к Авдотье Панаевой, своему другу, не забывшему его в дни ссылки, с предложением написать предисловие к ее мемуарам… Ну всего не перескажешь.

Я очень обрадовался, когда спустя двадцать лет нашел конспект этой нашей беседы, хранившийся лишь потому, что часть его написана рукой Андроникова, и хоть я был начинающим репортером, но понимал ценность такого автографа тоже…

Потом я встречался с Ираклием Луарсабовичем во время праздничных репортажей с Красной площади.

Пока подойдет очередь включиться в репортаж, участники передачи собираются группами и, чтобы скрасить томительное ожидание, развлекают друг друга всевозможными историями.