Притча о встречном

Обычно «невесты» сидели обособленно, шушукались, посмеивались над чем-то с высокомерной отчужденностью и все скукливо озирались — не появилась ли наконец будущая знаменитость, чтоб выскочить замуж?.. Иные за этим, видать, и пошли в Литературный институт. Двое из них уже спохватились — собирались перейти в педагогический, поскольку Литературный институт не направляет своих выпускников на работу! И это в то время, как любой другой институт проявляет о своих выпускниках должную заботу! Кончил — и ты молодой специалист, тебе по закону положены и должность, и оклад, и квартира! Эти двое были очень недовольны Литинститутом, который-де сам обрекает своих выпускников на богемское будущее… Их это не прельщает…

А. был человеком мягким, не спорил с мнением этим — вольному воля! Литература нигде не потеряет своего, а вот мадам педагогика — та и впрямь может потерять. Человек, который может здесь выбирать, — не для литературы рожденный! «В литературу не приходят — попадают, как под трамвай». Кому суждено — судьба все одно найдет… Все это мы читали на морщинистом, с щеточками усиков на верхней губке лице А. Лицо типичного неудачника, а говорил о себе А. как о человеке редкостно счастливой судьбы! Шутка ли сказать, его знали близко Всеволод Иванов и Пастернак, с ним дружили Олеша и Малышкин, его пригласил в Литинститут не кто-нибудь — Федор Васильевич Гладков!.. Имени в литературе у него и вправду не было, статьи его появлялись редко, но помнились долго, его за них печатно ругали, те же братья критики, которые жили припеваючи, восхваляя каждый раз новые «имена» из числа каждого нового списка лауреатов. Куда они делись, эти столь щедро восхваляемые когда-то! Знать, не зря А. нет-нет разразится — прорвется! — статьей против них. Чуял их неживучесть. Даже чужеродность для литературы…

Одним словом, было в А. то, что Чехов назвал коротко — «религия художника»! И если в человеке есть она, эта религия, неважно для него — кем он во храме литературном: жрец, послушник или ночной сторож. Важно святая причастность, бескорыстие служения…

Нынешние это уже или тогдашние мои мысли о А.? Но ведь остался я на его семинаре. Многим он мне нравился — даже легкой, точно у мальчишки — для его лет — ничего стариковского, тем более дряхлого! — сухой фигуркой, узкими плечами, помятым личиком, становящимся сияющим ликом, едва заговорит о Блоке или о Толстом!

Семинар А. вел зажигательно, увлеченно — глаза его сверкали, морщины разглаживались, он молодел, говоря о классике, о ее великих страницах! Он недоумевал, когда его просили — «помедленнее, пожалуйста! Не успеваем записать!..», «Пожалуйста, повторите еще раз…». Это были голоса наших «конспектов». Помимо фронтовиков и «девиц» была еще и такая группка обоего пола. А. от них отмахивался — что он здесь, «курс» читает? Или профессор он для них! Да и что записывать — что «образ ветвист», как сказал Бальзак? Или что поэт все лучшее отнимает у своей жизни и кладет в свои стихи, поэтому его стихи прекрасны, а жизнь дурна — как сказал Толстой? Так это ведь сразу запоминается. Да и сколько раз повторено во всех кандидатских писаниях! Он это — к слову, мимоходом, ничего не будет он диктовать, и пусть его не сбивают с мысли!

Я с удовольствием слушал А. И вправду не походило все на «курс», на лекции вообще, литературу он знал по-другому, не системой, не хронологией, знал ее неким круговоротом духовности, творческой безначальностью и бесконечностью — «ездой в незнаемое». Он вряд ли думал о своем положении в литературе — жрец ли он, простейший послушник в ее храме? Главное — он служил в ее храме… Он не учил нас писать, учил любить дело писателя!

Надо ли говорить, что было мне обидно, что под всяким видом, с надобностью и без, люди оттягались и разбредались с нашего семинара…

Однажды, придя в один из семинарных дней, А. застал лишь старосту с журналом. У того был смущенный вид. Где люди?.. Не знает он, все в расходе, кто отпросился, кто вообще не пришел. Он, староста, сам удивлен таким положением. Может, перенести семинар?..

А. пожимал плечами, медленно возложил на стол свой видавший виды кожаный портфель — изделие далеких двадцатых или еще раньше, когда дерматина еще не было в помине, а клеенка стоила дороже кожи. Нет, не будет он переносить семинар! Староста в наличии, журнал в наличии, и руководитель семинара, слава богу, тоже пока наличествует! Начнем занятия… В конце концов посещаемость касается деканата…