Притча о встречном

Дарование словно рождается с ремеслом своим, они растут и крепнут вместе, связь их сокровенная, подчас неизъяснимая. Но бывает и ремесло без дарования, ремесло, которое достигает высокого искусства, но творчески утвердиться такому ремеслу не дано, поскольку лишено жизненной правды. В диалектических перипетиях творчества ремесло небезобидно, оно лукавит и самообольщается, порой сатанински изворотливо и агрессивно!.. Некий экстремный момент его агрессивности — в маленькой трагедии Пушкина. Не будучи в состоянии погубить подлинное творчество — оно губит творца. Первой жертвой избирается — гений. А без гения — жизнь мертва…

«Сатана нетворчества» многолик и демоничен, напорист и опасен, то ли это тупосердный начальник строительства «Четвертака» (общепитовской фабрики-кухни) Бабичев, третирующий дарование и ум поэта Кавалерова (роман Олеши «Зависть»), то ли директор завода Дроздов, всячески препятствующий изобретателю Лопаткину внедрить техническое новшество с огромной для промышленности экономией (роман Дудинцева «Не хлебом единым»), то ли, наконец, это Мастер, несломленный дух которого противопоставлен злокозненности латунских, лиходеевых, босых, берлиозов, затем и самого дьявола (Булгаков, «Мастер и Маргарита»)!..

И, стало быть, Никогда не следует забывать о «сатане нетворчества», о его «злом духе» и демонизме. Никогда не должно поощрять его — пусть и безобидной с виду похвалой в адрес бездуховного мастерства!

ПРОДЛЕВАЮЩАЯ СЛОВО

Среди писем Марины Цветаевой, еще до публикации, восхитивших Твардовского, одно касается рифмы, ее насущности для русского стиха. Письмо было адресовано французскому поэту Шарлю Вильдраку. «Вы спрашиваете меня, почему рифмую свои стихи, — пишет Цветаева и приводит стихи шестилетнего поэта, сына лавочницы, проживающей по соседству. «Я католик, я крещеный, у меня есть пес ученый, очень я его люблю, хлебом я его кормлю». «Если бы указанный автор указанного стихотворения возгласил: «Я — христианин, обладатель собаки, которую кормлю хлебом», — этим он бы ничего не сказал ни себе ни другим: этого бы просто не было. А вот — есть. Вот почему, г-н Вильдрак, я рифмую стихи. Белые стихи — за редчайшим исключением — кажутся мне черновиками, тем что еще требует написания, — одним лишь намерением, не более. Чтобы вещь продлилась, надо, чтобы она стала песней. Песня включает в себя и ей одной присущий, собственный — музыкальный аккомпанемент, посему завершенна и совершенна и никому ничем не обязана. (Почему я рифмую! Словно мы рифмуем «почему»! Спросите народ, почему он рифмует, ребенка — почему рифмует он, и обоих — что такое рифмовать!)»

Прекрасное «хождение по звуку природному и народному» — как говорила о чувстве поэта сама Цветаева! Любопытно и раздумье по поводу письма этого Твардовского, по поводу органичности для русского стиха рифмы и ритма, песенного начала, в то время как на Западе давно уже почти отказались от рифмы, сам ритм стал необязательным. Стих стал «непродлевающимся».

«Я иногда думаю, что такое для нашей поэзии ритм, рифма? Не в младенческом ли периоде развития мы находимся и еще не дотянули до верлибра или это что-то другое? А может, это признак духовного здоровья народа? И мы могли бы писать белым стихом. Между прочим, Пушкин дал образцы русского белого стиха. И все-таки поэзия наша не сошла на белый стих».

И Марина Цветаева, и Александр Твардовский говорят об одном и том же. Речь о духовном здоровье нашего народа, даже о — духовно-песенном здоровье, о вечно-непрозаичном, несмотря ни на что, лирическом воодушевлении нашего народа, его окрыленности и небудничности души даже среди забот и тягот, лишений и мук. Рифма лишь одна из многих особенностей, говорящих о нашем народе-поэте, о народе-песне! Поэзия наша творит продлевающееся!

ДОЛГАЯ ПАМЯТЬ

Прочитав «Поезд на юг» Александра Малышкина, нельзя не вспомнить отзыва Паустовского об этом рассказе. «Поезд на юг» там назван шедевром — и с этим нельзя не согласиться. Такова его художественная и жизненная концентрированность, воспринимаешь его как «спрессованный роман». А вот в оценке главной мысли рассказа — в этом с Паустовским согласиться трудно.

«Все писательство Малышкина, вся его личная жизнь были порывом к счастью, к счастью всей страны, всего народа. Этот порыв лучше всего передан в небольшом рассказе «Поезд на юг» — одном из шедевров советской литературы», — писал Паустовский.