Притча о встречном

Иными словами, Мастер не просто литературное продолжение Фауста, развитие тех же вечных идей на базе возросшего опыта поколений, он, зная ответы на многие сомнения своего предтечи, философски более вооружен, он поэтому и более человечески целен, не отрывает разума от чувств, мышление от дела. Мастер значительно очищен внутри от Мефистофеля, вернее, от постоянно создаваемой тем коллизии между мыслью и практикой, между душой и действительностью!

Если после смерти («вознесения») Фауста мы Мефистофеля застаем в полной растерянности — куда только делся его глумливый практицизм, его непрошибаемая самоуверенность, его трезвое всезнайство! — он без Фауста, без его души — и сам ничто, без той души Фауста, которую называл химерой, призраком, если теперь Мефистофель сознает, что им утрачено «сокровище великое», что бессмысленно его бессмертие, — то Воланд уже изначально исполнен высокой уважительности к Мастеру, к его духовному подвигу! Именно в неотступничестве Мастера и Воланд — в конце романа и вовсе очеловеченный! — черпает и веру, и творческую силу. Воланд стал тем, кем — в горестных, может, впервые искренних, слезах по Фаусту — страстно желал стать Мефистофель: смертным, но — человеком! В конце романа Воланду дана и конкретная человеческая внешность!.. И этим Воланд тоже обязан Мастеру, ведь его духовный подвиг — достояние людей, он остался на земле, дух правдоискательства и человеческого служения становятся живой частью души каждого живущего на земле, каждого из нас…

В романе Юрия Бондарева «Игра» есть одна — не сюжетная, идейно-художественная — кульминация. Разговор двух всемирно известных кинорежиссеров, советского — Крымова, и американского — Гричмара. Русский говорит американцу (в этом разговоре двух интеллигентов нет и тени «пропаганды». Оба собеседника искренне встревожены вопросом: «Куда идет всё?»): «…Россия — самая неожиданная страна. И такой второй нет в природе. Если уж кто-то спасет заблудшую цивилизацию, так это опять же Россия. Как во вторую мировую войну. Как? Не знаю. И через столько лет — не знаю. И какими жертвами — не знаю. Но, может быть, в ней запрограммирована совесть всего мира. Может быть… Америке этого не дано… Там разврат духа уже произошел. И заключено полное соглашение с дьяволом…»

Как видим — все те же вечные вопросы. Даже те же слова — «дух» и «дьявол». И еще более мучительные сомнения — «куда идет всё?» — без ответа. И все же прочна трагедийно-оптимистическая вера русского интеллигента, духовного наследника и Фауста, и Мастера, в свою Родину, в ее историческую миссию — спасти мир и человечество от самоистребления. И хоть в разговоре не упомянута ни великая трагедия Гёте, ни роман Булгакова (помянуты Достоевский и Толстой, Сократ и протопоп Аввакум) — идеи этих произведений как бы незримо присутствуют в разговоре…

Духовная культура Крымова — исток его веры.

Добро, когда-то одинокое в своей разобщенности и уязвимое в незащищенной открытости, ныне обрело опыт борьбы, научилось бойцовской наступательности, оно ныне черпает силу в единстве миллионов людей доброй воли — и оно всегда начеку. Мир тревожен и драматичен, но он же — оптимистично уповающ. Человечество не квинтэссенция глобального ядерного праха. В этом смысл грустной и мудрой улыбки создателя «Мастера и Маргариты», улыбки из второй четверти века, в нашу, завершающую век, четверть: дьявол не пройдет!

СТРАСТОТЕРПСТВО СЛОВА

Чтение немыслимо без возвращения. Кажется, с годами растет не наш жизненный и читательский опыт, а идейно-художественное содержание произведения. Лишь так можно читать нашу классику, любое значительное произведение современности, по молодости пусть и не отнесенное еще к классике. Счастливый удел книг, умеющих нас возвращать!

Юрий Олеша, его знаменитая «Зависть», роман, созданный в конце двадцатых, его пьесы, написанные в начале тридцатых, затем последовавшие, по сути, три десятилетия, в течение которых писатель испытывал чувство неизбывной творческой драмы, целых три десятилетия бездействия большого дарования, когда достигли высшей зрелости жизненный опыт и мастерство писательское, но не было создано ничего равного «Зависти», произведению юности, — целых три десятилетия «Ни дня без строчки» и многих дней «без строчки», — все это сложное и поистине драматическое явление, получившее в литературоведенье имя «загадка Олеши», побуждает еще и еще раз возвратиться к писателю и его роману… Тайна в «загадке» не просто приманчивая — в ней — по-лермонтовски — «Есть сила благодатная».