Пристрастие к смерти

– Нет, сэр, невозможно. Я бы услышал, если бы кто-нибудь отпирал гараж, – у меня острый слух.

– Следовательно, вчера начиная с семнадцати сорока и до того момента, как вскоре после десяти отправились в деревню, вы находились здесь, в квартире, один и гараж был заперт?

– Да, сэр.

– Вы всегда запираете гараж, когда находитесь в квартире?

– Если знаю, что больше не буду выходить, да. Гаражные ворота обеспечивают и мою безопасность. На входной двери квартиры у меня всего лишь замок фирмы «Йель», так что я привык запирать ворота гаража.

– И куда вы направились отсюда? – спросил Массингем.

– В деревню. В Суффолк, навестить приятельницу. Это в двух часах езды отсюда, я приехал туда около полуночи. Она вдова одного из моих товарищей, убитого на Фолклендах. У него остался сын. Мальчик не скучает по отцу, потому что родился уже после его смерти, но его мать считает, что ему полезно изредка общаться с мужчиной.

– Значит, вы поехали навестить мальчика? – уточнил Массингем. В устремленных на него черных глазах промелькнула искра, однако Холлиуэлл ответил просто:

– Нет, сэр, я поехал навестить его мать.

– Ваша личная жизнь – это ваше личное дело, но нам необходимо убедиться в том, что вы приехали в дом вашей приятельницы именно в указанное вами время. А это значит, что нам нужно знать ее адрес, – сказал Массингем.

– Вполне вероятно, сэр, но я не вижу причин, по которым я должен вам его давать. Ей и так за последние три года досталось; не хватало еще, чтобы ее беспокоила полиция. Я уехал отсюда сразу после десяти. Если сэр Пол был убит раньше, что я делал после этого времени, никого не касается. Может быть, вам известно время его смерти, а может быть, нет. Когда вы получите результаты вскрытия, все станет яснее. Вот тогда, если у меня не будет иного выхода, кроме как сообщить вам ее имя и адрес, я это сделаю. А пока подожду. Вам придется убедить меня, что это необходимо.

– Мы ее не обеспокоим, – заверил Массингем. – Ей придется ответить всего на один простой вопрос.

– Вопрос, касающийся убийства. Хватит с нее смертей. Послушайте, я уехал отсюда в начале одиннадцатого и приехал туда почти ровно в полночь. Она скажет вам то же самое. Если это важно, если я имею какое-то отношение к смерти сэра Пола, неужели вы думаете, что я не договорился с ней заранее?

– Почему вы выехали так поздно? – продолжал спрашивать Массингем. – Сегодня у вас выходной. Зачем было торчать здесь до десяти, если вам предстояло провести в дороге два часа?

– Я предпочитаю ездить, когда на шоссе спадает интенсивность движения, к тому же мне нужно было закончить кое-какие дела: починить вилку на настольной лампе и электрический чайник. Оба предмета там, на верстаке, если захотите проверить. Потом я принял ванну, переоделся, приготовил себе еду.

Если не сами слова, то интонация его речи граничила с дерзостью, однако Массингем держал себя в руках. Дэлглиш, сам заставлявший себя сохранять спокойствие, знал почему: Холлиуэлл был солдатом, отмеченным наградами, героем. Массингем вел бы себя куда менее сдержанно с любым другим человеком, к которому инстинктивно не испытывал бы такого уважения. Если Холлиуэлл убил Пола Бероуна, Крест Виктории[14] не спасет его, но Дэлглиш знал, что Массингем предпочел бы на месте обвиняемого увидеть почти любого другого подозреваемого.

– Вы женаты? – спросил Массингем.

– У меня были жена и дочь. Обе они умерли. – Он повернулся и, посмотрев прямо в лицо Дэлглишу, спросил: – А вы, сэр? Вы женаты?

Дэлглиш потянулся назад, к верстаку, взял одного из двух резных львов и, осторожно вертя его в руке, ответил:

– У меня были жена и сын. И она, и он тоже умерли.

Холлиуэлл снова повернулся к Массингему и вперил в него свои черные неулыбающиеся глаза.

– Если этот вопрос был неуместен с моей стороны, то так же неуместно с вашей интересоваться моими женой и дочерью.

– Когда речь идет об убийстве, – возразил Массингем, – не бывает неуместных вопросов. Эта дама, которую вы навещали вчера, вы с ней помолвлены?

– Нет. Она еще не готова к этому. И после того, что случилось с ее мужем, не знаю, будет ли когда-нибудь готова. Вот почему я не хочу давать вам ее адрес. Она не готова и к подобным вопросам со стороны полиции, равно как и к любым другим.

Массингем редко допускал такие ошибки и не стал осложнять дело объяснениями или извинениями, а Дэлглиш – вмешиваться. Важный рубеж – восемь часов вечера. Есть у Холлиуэлла алиби вплоть до десяти часов – значит, он чист и имеет право на тайну частной жизни. Если он старается наладить трудные отношения с потерявшей мужа ранимой женщиной, можно понять, почему он не хочет, чтобы к ней явилась полиция со своими сколь угодно тактичными, но не обязательными вопросами.

– Как давно вы здесь работаете? – спросил Дэлглиш.