Пришелец

Когда он рассказал об этом Норману, тот только молча покачал головой, а затем полез в брошенную у дерева седельную сумку и достал тяжелый длинноствольный пистолет с курком в виде изогнутой змеиной головки. Но падре настаивал именно на кинжале и, получив его, тут же показал Норману, что его руки способны не только помахивать кадилом и перелистывать молитвенник. Он попробовал пальцем лезвие, слегка подправил его на подобранном с земли камешке и на ремне седельной сумки, а затем, ловко выдернув из Норманова кармана шелковый платок, подбросил его в воздух и, когда платок развернулся, ловким крестообразным взмахом рассек его на четыре клочка.

— У пистолета, — сказал падре, при свете костра разглядывая гравировку на лезвии, — есть два больших недостатка: во-первых, он может дать осечку, а во-вторых, им можно воспользоваться только один раз…

Вдруг в темных кронах послышалась какая-то возня, резкие тонкие крики и хлопанье крыльев. Падре быстро закатал рукав сутаны, перехватил рукоятку кинжала, глянул вверх и, резко вскинув руку, метнул кинжал в мелькнувшую над головами тень. Норман услышал хорошо ему знакомый глухой звук пробивающего плоть лезвия, яростный, захлебывающийся писк, предсмертный трепет тяжелых крыльев, и в следующий миг у его ног распласталось насквозь пронзенное кинжалом существо, похожее на гигантскую летучую мышь. Падре потянул существо за крыло, перевернул, выдернул кинжал из заросшей бурым мехом грудки, вытер его подобранным с земли клочком платка и, вложив в грубые кожаные ножны на поясе, выхватил из костра разгоревшийся сук.

— А вот вам и вампир! — пробормотал он, разглядывая оскаленную мордочку зверька в неровном порывистом свете своего факела. — Отряд Primates, подотряд Prosimii, семейство Lemuridae, род Hapalemur… Поселяются в непосредственной близости от мест обитания человека и ведут преимущественно ночной образ жизни. Питаются кровью как человека, так и крупных млекопитающих. Служат переносчиками так называемого «синдрома маки», проявляющегося в постепенном перерождении постэмбриональной ткани и последующем изменении всей анатомической и физиологической структуры организма…

— Нельзя ли попроще, падре, — хмуро перебил его Норман, с опаской поглядывая на плотный лиственный шатер, озаренный пламенем костра.

— Отчего же нельзя, — проговорил падре, доставая из своей седельной сумки небольшой, разделенный на секции ящичек с инструментами и химикалиями, — если хапалемур напьется крови, ну, скажем, дикого кабана или крупной обезьяны, а затем нападет на человека, кровь предыдущей жертвы проникнет в свежую ранку, и через некоторое время человек начнет деградировать…

— Каким образом?

— Все зависит от предыдущей жертвы, — неторопливо продолжал падре, передавая Норману факел и склоняясь над распластанным трупиком, — если это, предположим, был олень, то у человека начинают постепенно срастаться и окостеневать пальцы, морда вытягивается, зубы выпадают и заменяются новыми, и по мере этой замены человек утрачивает мимику и навыки речи…

— Короче, звереет, — ухмыльнулся Норман, держа факел и глядя, как падре ловко сдирает шкурку с коченеющей тушки и извлекает тонкие косточки из кожистых крылообразных перепонок.

— Если уж говорить совсем просто, то да! — согласно кивнул головой падре.

Он тщательно очистил внутреннюю поверхность шкурки от остатков ткани, пересыпал все складки мелким серебристым порошком и, достав дорожный блокнот, стал зарисовывать мышцы и кости ободранной тушки. Это занятие, не вполне, быть может, легкое и продуктивное в пляшущем свете костра, настолько поглотило падре, что Норман решил не отвлекать его дальнейшими расспросами.

Но теперь, глядя, как падре ловко разжимает лезвием кинжала окаменевшие челюсти рыбки, Норман набил трубку и, бросив подозрительный взгляд на лежащих лошадей и на двух гардаров, выбирающих из лохмотьев крупных лиловых вшей, обратился к священнику.

— Одного я не могу понять, святой отец, — проговорил он, вынув линзу из короткой подзорной трубы и наводя ослепительный узелок солнечных лучиков на золотистые крупинки пересохшего табака, — где вы научились так пристойно обращаться с кинжалом? Не иначе как на монастырской кухне!..

— И на кухне тоже, — скорбно поджав губы, проговорил падре, — в монастыре Святого Георгия Победоносца я целый год вставал в час ночи, чтобы до зари наточить не только все кухонные ножи, но и отбить все серпы, косы, не говоря уже о топорах и стругах для лесорубов и плотников…

— Чем же вы прогневили святого великомученика, что он наложил на вас такую суровую кару?

— Если бы ты знал, сын мой, как мне хочется когда-нибудь забыть об этом…

— Забвение — удел животных и безумцев, — проговорил Норман, приминая пальцем затлевший табак и затягиваясь едким дымом.

— Иногда я малодушно молил Господа окутать мой воспаленный мозг приторным дурманом, — вздохнул падре, — я боялся, что дьявол опередит его и мной завладеют посланные им бесы…

— Господь с вами, святой отец! — замахал руками Норман. — Какие бесы?!