Пекарик увидел, как взор Михаила Моисеевича потух и стал похож на взгляд зверька, собравшегося шмыгнуть в норку. Не смог удержаться – рассмеялся. Вспомнил, как однажды в детстве кто-то из старших посмеялся «каламбуристо» над Руманом – назвал его за что-то пленным румыном.
– Моисеич, ты чо – струхнул?.. – Вениамин Петрович опять засмеялся, – Успокойся, дорогой мой! Никакого криминала. Все цивильно.
– Ну, ты даешь! – Михаил Моисеевич подал, наконец, после нелепого молчания голос, – Это – без меня!
– Да ладно. Праведника из себя корчишь. А то я тебя первый раз вижу.
– Праведник – не праведник, но убийство…
– Да очнись, ты, Миша, – стал серьезным Вениамин Петрович, – Узнаешь все – по-другому заговоришь. С сегодняшнего дня я начинаю тебя готовить к эксперименту. Ну, а если серьезно, конечно, никакого убийства. Я знаю: пусть через год, через два, но шанс у нас совершить открытие будет. Я все продумал, Миша, за исключением нюансов, по которым ты мне, брат, и нужен. Без тебя я – ничто.
У Михаила Моисеевича даже настроение изменилось от подобных слов. Какое-то забытое ощущение в груди появилось: что-то – из юности, когда единение душ казалось таким естественным компонентом дружбы.
В приемной послышались шаги и скрип дверцы платяного шкафа: пришла Леночка.
– Ну, что ты на это скажешь, Михаил Моисеевич?
– А что можно сказать начальству? – улыбнулся тот, и чувствовалось – без подвоха, – Я готов.
8.
На следующее утро совершенно беспардонно в половине седьмого позвонили. Не поднимая головы от подушки, не проснувшись даже, Дарский автоматически протянул руку и сгреб с тумбочки трубку.
– Да… слушаю… – не то прошептал, не то проговорил навстречу неизвестности.
– Саша, доброе утро, – негромкий обворожительный Лерин голос поднял планку восприятия действительности. Грудные обертоны обворожительного женского голоса вызвали в клетках тела мечтательную истому, еще не вполне контролируемую наполовину проснувшимся мозгом. И клетки стали вибрировать, вызывая вселенскую тоску одиночества – утреннюю пытку для молодого, стремящегося к воспроизводству организма.
– Доброе утро, Лера… – за окном на соседнем доме в полутьме осеннего утра вспыхнула реклама кока-колы в виде дорожного знака, окрещенного водителями кирпичом. На секунду он даже отвлекся: будто увидел впервые.
– Алё? Ты что, не рад мне? – Лера, чувствовалось, не привыкла к такой реакции на ее особу.
– Лера – ты что? Я очень рад тебе, просто я еще не проснулся толком, – Александр смотрел на рекламу и удивлялся – как мог не замечать этого раньше. В красном круге – в центре – бутылка кока-колы, лежащая поперек. Проезд запрещен! Дальше нельзя! Остановись! И скорей сюда – к нам. В сознание вплыл образ Михаила Задорнова с его неизменным комментарием о тупых американцах. «Конечно, – обрадовался, – все для тупых американских школьников, как один знающих правила дорожного движения».
– Саша, я должна извиниться перед тобой. Забегалась вчера. Вспомнила поздно, поэтому звонить не стала.
«Эти два слова – «тупые» и «американцы» – благодаря Задорнову стали уже – не разлей вода. Молодцы кокакольцы! Профи! Как четко обыграли «кирпич» на уровне подсознания» – снова отреагировало сознание.
– Да ладно. Не страшно, – барашком, готовым к закланию, проблеял Дарский.
– Ты вчера звонил – что-то хотел?
– Да, в общем-то, нет. Хотя – да! – спохватился, – Хотел!
– Ну, так не томи – говори.
– Может, мы встретились бы как-нибудь за рюмочкой кофе? Поболтали?
– Да не вопрос, Саша, – без малейшей паузы согласилась Лера, как будто только что сама хотела это предложить, – Когда и где?
Ожидаемый, но такой неожиданный пассаж на мгновение выбил Дарского из колеи логики.
– Ну… – он замялся.
– Ну, вот. Как конкретно – так сразу в кусты? – Лера засмеялась.
– Ты меня смутила скоростью, – усмехнулся сконфуженно Дарский, – До обеда я точно не смогу. У меня сегодня преподы безбашенные: не придешь на занятия – или отработка, или потом на сессии гнобить будут.
– А я что, говорю, что прямо сейчас? Меня после обеда тоже больше устроит. Саш, а давай где-нибудь ближе к четырем, – безапелляционно заявила Лера.
– Давай, – согласился Александр, – А где?
– Я позвоню тебе, как освобожусь. Тогда и решим, – оставила Лера за собой последнее слово.