– Да брось ты, – улыбнулся Дарский, пытаясь выразить интонацию правильно, – Шикарно выглядишь.
– Вот-вот! – с какой-то скрытой обидой в голосе воскликнул секьюрити, – И ты туда же.
«Блин, красавица писанная, – подумал Александр, – Пока никого нет в вестибюле, небось, еще и перед зеркалом крутишься».
– Да ладно тебе, Вадим. Забей ты… слушай, кто сегодня в моем углу? Катя или Таня?
– Сегодня? Катюшкина смена, – его лицо заметно смягчилось.
– Спасибо, друг, – Александр потрепал его по плечу, как бы выражая свое участие в его горемычной судьбе, – Пошел я.
– Давай, – как будто разрешил Вадим.
Сняв куртку, Дарский повесил ее здесь же – на вешалку, стоявшую чуть в стороне от стола. К нему уже спешило юное создание. Темноволосое. В веснушках. По нежной характеристике Вадима – Катюшка. Белая, распахнутая вверху блузка с бейджем «Катя», черная облегающая пропорциональные формы юбка, блокнотик с ручкой, кожаная с тиснением, оттененным золотистой патиной, папочка и красивый пурпурный «коготочек» большого пальчика Катюшки на ней – все это в одно мгновение уловило сознание Александра.
– Добрый день. Давно вы к нам не заглядывали, – улыбнулась девушка, – Будете готовы сделать заказ, зовите, – сказала. И, словно бы нехотя, отошла к барной стойке.
«Вот он – доморощенный психолог, – улыбнулся Александр в ответ, – Небось, рассчитывает… – что-то неприятно шевельнулось в груди, – А может, я ей нравлюсь? Тоже ведь вариант». Девушка стояла недалеко – открытая и беззащитная. Что-то детское сквозило в чертах ее лица, в притягательной улыбке. «Вот оно – коварство самки, – неожиданно констатировало сознание, – коварство самой природы, зазывающей в сети жертвенности». Неприятное чувство, только что готовое было исчезнуть, вернулось. Но за ним, почти сразу же, возник сателлит – отрезвляющее чувство вины. Стало стыдно за пошлые мысли относительно девушки. Стыдно оттого, что возвысился незаслуженно над ее женской природой, над ее социальным положением. Оттого, что просто плохо думал о ней. Восставшая из душевного огня совесть реализовала свое право казнить – право на возрождение и продолжение жизни. Александр на мгновение выпал из этого времени и этого пространства. На мгновение, показавшееся вечностью… «Чем я лучше этого по-детски милого создания? Тем, что у меня между ног? Тем, что я уже почти дипломированный психолог? Или что у меня есть квартира и машина? Возможность жрать в ресторанах? А, может, тем, что мне достались такие родители, которые мне все это обеспечили? – совесть торжествовала, – Вот-вот – слава богу, что ко всему прочему, хоть немного снабдили совестью…» Он, наконец, опомнился и показал девушке, что готов. Приятные чувства к маме, к отцу волнами согревающей энергии прошли по телу. Заставили сглотнуть ком в горле: «Надо бы…»
– Слушаю вас? – во взгляде Катюшки сквозила не театральная искренность, которую вряд ли она при своей непосредственности могла сыграть, – Вам, как всегда… или…
– Что? А, да, Катюша. Мне, как всегда, если помнишь, – добавил он, спохватившись. Будто ему делали снисхождение: и в этом случае ожидали благодарности.
– Значит, кофе сразу? – улыбнулась она, поняв его состояние, и он кивнул утвердительно. И хоть не ушло еще чувство неудобства, стало приятно: она помнит, что он заказывает. И при этом не возникло циничного комментария. Зато возник другой, связанный с тем, что «пробило на чувства», когда Катя повернулась и, покачивая бедрами, пошла. В сознание тут же ворвалась догадка: подсознание, в чьем ведении лишь категории «приятно» и «неприятно», отождествило Леру и Катю. «Вот это да! – встрепенулся Дарский, – Вот это параллели. Скажи кому – либо засмеют, либо дурачком сделают. Вот тебе и полигамия. Как это там: за неимением графини, сойдет и горничная? Да-а, шуточки у подсознания, однако», – усмехнулся.
Катя принесла кофе. Поставила осторожненько. Аккуратненько придвинула.
– Спасибо, Катюша.
– На здоровье… позовете, когда будете готовы, – прощебетала она.
– Хорошо, – улыбнулся Александр, провожая ее взглядом.
Кофе он выпил быстро. Потом ел почти машинально. Думал. Развивал мысль, неожиданно пришедшую в порыве отражения чувств от Леры к Кате. Размышлял над тем, почему его отношение к ней изменилось столь странным образом – кардинально – сквозь призму чувств к Лере. Может, потому что он думал о Лере: почему она не звонила? И, что тоже странно, напряжение, подогреваемое присутствием Кати не росло. Оно было. Но находилось в состоянии стагнации. Ни жарко и ни холодно. Привычка цинично, и по-мужски грубо, оценивать действительность, вытащила из памяти пошлый, но жизнеутверждающий каламбур: за неимением графини имеют горничную. Александр посмотрел на Катю – на ее позу, в которой чувствовалась такая наивность, такая беззащитность перед внешним миром, отчего снова шевельнулась совесть. Но на этот раз как-то мягко, почти по-матерински продолжила свое терапевтическое воздействие: то ли ссылаясь пусть на пошлую, но жизнеутверждающую фразу, объясняющую суть выживания природы, то ли соотносясь с полнотой желудка.