Приручить Цербера

С глухим стоном он крепко, почти до боли, сжал пальцами сначала Настин подбородок, будто решая, что сделать с ее ртом, потом переместил пальцы на шею, поглаживая бешено бьющуюся артерию, и посмотрел прямо в глаза. Взгляд у него был затуманенным, а в зрачках Настя видела себя. Данила грубо впился ей в губы поцелуем и жестче притянул к себе второй рукой. Он терял контроль, и, почувствовав это, Аида отцепила его ладонь от своей шеи и сказала:

— Сейчас сюда явится Большой Босс.

— Как скажешь. — Данила явно не услышал ее.

Тогда Настя склонилась к его уху и ехидно прошептала:

— Я ведь могу залететь. Тебя убьют, а я стану матерью-одиночкой с маленьким Церберчиком.

На этот раз Летов остановился: видно, дошло, что Настя больше не реагирует на его ласки и вернулась к подтруниваниям.

Он глубоко вдохнул-выдохнул и уткнулся лицом в изгиб ее шеи.

На этот раз он не стал оправдываться, что у него давно не было женщины. Врать уже не было смысла, они оба прекрасно понимали, что их тянет друг к другу, как магнитом.

***

Завтракали в полдень, когда вернулся ББ. Он сидел во главе стола и читал новости на айпаде, попивая зеленый чай.

Настя отправила домохозяйку отдохнуть, а сама приготовила омлет, тосты и кофе. Уже привычно сыпнула корицы на белую пену: Цербер пил без сахара, с молоком. Себе сделала крепкий американо, принесла все добро в столовую и решила пошалить. Теперь, когда они снова вернулись к безопасной игре, стало легче, ушло напряжение, которое держало Настю в тисках все выходные. Она снова была Аидой, которая что хотела, то и творила.

Настя уселась напротив Данилы, и когда отец, потерянный в виртуальном мире, внимательно просматривал сводку новостей и электронную почту, спросила:

— Как спалось, Цербер? Явился к утру, буйный и злой. Таким макаром я тебя скоро сдам в питомник.

Данила, который за неделю отвык от подколок, подавился и вернул чашку с кофе на блюдце.

— Спасибо, Анастасия, спалось хорошо. Гостеприимство вашего дома иногда поражает, особенно по утрам. — Он ухмыльнулся, и Настя почувствовала, как в душе снова поднимается она — волна удовольствия от безобидных перепалок.

Настя отрезала кусочек тоста, открыла маленькую разовую баночку апельсинового джема, намазала и медленно слизала остатки с ножа. Данила тоже «включил» стального Цербера, а потому даже не дрогнул, но глаз не отвел; проследил за тем, как она облизала губы, и вернулся к своему кофе, а потом и вовсе завел разговор с Большим Боссом. Видимо, решил спрятаться в безопасной зоне.

После обеда все живое в доме потянулось к солнцу, перебравшись к открытому бассейну во внутреннем дворе.

Настя сидела в раскладном полосатом кресле и, скрестив ноги, читала потрепанную годами книгу «Преступление и наказание». Там как раз убили старушку-процентщицу. На ней (не на старушке, а на Насте) были хлопковые шорты и короткий топ, не доходивший даже до пупка. Плавать она не собиралась, поэтому купальник не надела.

Рядом в похожем шезлонге дремал Цербер, хотя из-за зеркальных очков было непонятно, закрыты ли у него глаза.

Большой Босс играл в шахматы с Ниной Михайловной на другой стороне бассейна.

Идиллия. Можно начинать.

— Данила Дмитриевич, у меня к вам вопрос.

Тот не отозвался. Настя огляделась, подняла банку с солнцезащитным кремом и запустила Летову в плечо, прикрытое коротким рукавом летней рубашки. Данила дрогнул и передвинул очки на голову.

— Я слушаю, — сонно сказал он, и Настя пожалела, что разбудила его. Но дело сделано, былого не воротишь.

— Когда я раньше спрашивала у тебя о семье, ты отмалчивался. Могу ли надеяться, что раз мы теперь друзья… ты ведь не отрицаешь, что мы друзья? — Цербер промямлил, что Настя, без сомнения, его лучший друг до гроба. — Ну и отлично. Так вот мне бы хотелось узнать о твоих родителях. Они живут в Москве?

Данила нащупал рукой на земле бутылку воды и отпил.

— Для меня это закрытая тема, — с сожалением ответил он.

— Взамен готова ответить на любой твой вопрос, — пообещала Настя и сделала большие глаза: хлоп-хлоп.

Он обратно надел очки и замолчал так надолго, что Настя заподозрила, что он снова уснул. Но потом Данила скрестил руки на груди и сказал: