Принц Николас

Наши мысли, тела, души не принадлежат нам. Они кружатся и смешиваются, становясь чем-то новым и идеальным. Общим. Я держу ее лицо, пока целую: наши языки сплетаются, а сердца стучат в унисон. Искры бегут вниз по моему позвоночнику, покалывая электричеством, намекая на зарождающийся разрушительный оргазм. Но еще нет… я не готов, чтобы это закончилось.

Мои бедра замедляются, и я еще глубже вхожу в Оливию.

Я чувствую ее руку на своем подбородке и открываю глаза. Кулон все еще на ней, он блестит в лунном свете, но не так ярко, как ее глаза.

– Спроси меня еще раз, Николас.

Шепот надежды. Священной, волнующей надежды.

– Останешься?

– На сколько? – мягко улыбается она.

Мой голос приглушен, в нем слышится мольба:

– Навсегда.

Оливия смотрит мне в глаза, и ее улыбка растягивается еще шире.

– Да, – кивает она.

23

Оливия

Николас немного не в себе на следующее утро. Мы оба не в себе. Целуемся и смеемся, не можем оторвать руки друг от друга. Потому что это новый день. Я никогда не понимала это выражение раньше. Ну разве не каждый день – «новый»? Но сейчас я поняла разницу. Просто наше будущее, не важно, какое это будущее, начинается сегодня.

И мы с Николасом войдем в него вместе.

Мы завтракаем в его комнате. Принимаем долгий душ вместе, горячий во многих отношениях. Затем наконец одеваемся и ближе к вечеру выходим. Николас хочет снова покататься со мной на велосипеде. Но когда мы спускаемся вниз, Уинстон («Глава Темных Костюмов», как называет его Николас) ждет нас.

– Нам нужно срочно обсудить одно дело, Ваша Милость, – говорит он Николасу, не глядя на меня.

Большой палец Николаса поглаживает тыльную сторону моей руки.

– Мы уже уходим, Уинстон. Это не может подождать?

– Боюсь, что нет. Это очень важно.

Николас вздыхает. А я стараюсь не мешаться.

– Я побуду в библиотеке, пока ты не закончишь.

– Хорошо, – соглашается он, мягко и быстро целует меня в губы, а затем идет туда, куда надо, и делает то, что нужно.

Примерно сорок пять минут спустя я все еще нахожусь в величественной дворцовой библиотеке. Здесь целых два яруса с блестящими деревянными, пахнущими лимонной полиролью полками, которые забиты старыми, кожаными фолиантами. Я просматриваю «Чувство и Чувствительность», не вчитываясь в слова.

– Вас ожидают, мисс Хэммонд.

Я вскидываю голову и вижу Уинстона, который смотрит на меня, держа руки за спиной.

– Что значит «вас ожидают»?

Непроницаемое лицо этого парня поражает. И это более чем странно. Его рот расслаблен, а глаза бесстрастны – лицо манекена. Или очень хорошего, очень бессердечного киллера.

– Сюда, пожалуйста.

* * *

Николас

Оливия входит в комнату, она такая миниатюрная в сравнении с Уинстоном. Она скользит взглядом по Генри, который сидит в кожаном кресле у камина, а затем улыбается, заметив меня.

– Что происходит?

Я ищу на ее лице и в своих воспоминаниях какой-то знак, который пропустил. Что-то, что заставило бы меня заподозрить неладное… но ничего.

Оливия покусывает губы, изучая мое пустое выражение лица.

Уинстон поворачивает экран компьютера к ней.

– Это заголовки, которые завтра же появятся в таблоиде Daily Star.

«НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЙ ТАЙНЫЙ НАСЛЕДНИК ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИКОЛЕПИЯ».

«ЧЕМ ЗАКОНЧИЛАСЬ КОРОЛЕВСКАЯ ПОДРОСТКОВАЯ БЕРЕМЕННОСТЬ. ВСЕ ПОДРОБНОСТИ».

Ее охватывает ужас.

– О нет! Как… как они об этом узнали?

– Мы надеялись, что вы нам это объясните, мисс Хэммонд, – говорит Уинстон. – Ведь это именно вы рассказали им об этом.

Я ненавижу, что согласился дать Уинстону право вести эту беседу.

– О чем вы говорите? – Оливия снова поворачивается в мою сторону. – Николас?

Уинстон кладет перед ней лист бумаги, который она изучает, нахмурив брови.

– Что это?

Там закладная на кафе «Амелия» и квартиру Оливии в Нью-Йорке. На прошлой неделе ее полностью погасили.

Все это Уинстон объясняет Оливии.

– Я не понимаю. Я только вчера говорила с Элли, и она ничего мне не сказала. – Оливия делает шаг ко мне. – Николас, ты действительно веришь, что я могла это сделать?

Все во мне бунтует от подобной идеи, но черно-белые улики насмехаются надо мной.

– Я тебя не обвиняю.

– Да, но ты меня и не защищаешь.

Я хватаю бумаги со стола.

– Объясни мне это. Сделай так, чтобы это имело смысл! – Даже для моих собственных ушей это звучит как попрошайничество. – Помоги мне понять, что случилось.

Она качает головой.

– Я не могу.

Словно тысяча гирь опускается мне на плечи, сгибая мой позвоночник и пытаясь сломать меня пополам.

– Я могу простить тебе все, Оливия. Ты это знаешь? Все. Кроме… лжи.

– Я не лгу!

– Может, ты случайно рассказала кому-нибудь? Может, ты упоминала об этом сестре, Марти или отцу?

Она делает шаг назад.

– Значит, подло поступила не я, а моя семья?

– Я этого не говорил.

– Это именно то, что ты сказал.

Я бросаю выписку из банка на стол.

– В течение десяти лет об этом даже шепота не было в прессе. А теперь, спустя несколько недель после моего рассказа, история оказывается в прессе, а долги твоей семьи полностью покрываются? О чем я должен думать?

Оливия вздрагивает, пробегая рукой по своему лбу.

– Я не знаю, что сказать.