Примкнуть штыки!

– Значит, если бы не война, то ты, Воронцов, был бы агрономом, – сказал он задумчиво. – Тоже очень хороша профессия. Благородная. Нужная. Чтобы земля хлебом пахла… Ты, Смирнов, дома бы строил. Я хотел стать учителем. И ничего у всех нас не вышло. Встретились мы в военном училище, в форме, о которой никто из нас не думал даже мечтать.

– Погоди, Селиван. Жизнь ещё не кончилась. Обстоятельства, так сказать, всего лишь дали трещину… Я, например, своё дело доведу до конца. Обязательно закончу техникум и пойду работать на строительство метро. Там у меня дядька работает. Начальником участка. Квартира в центре Москвы. Он обещал меня взять к себе в бригаду. Дядя Кузьма, материн старший брат. Правда, он сейчас тоже на фронте. Мать написала, что ушёл добровольцем. Ещё в августе. В ополчении воюет.

– Значит, где-то здесь, – сказал Селиванов.

– А я, ребят, ни разу в метро не ездил, – признался Воронцов.

В другой раз Смирнов, конечно бы, поднял на смех Воронцова, не преминул бы воспользоваться таким удобным случаем потешить товарищей. Но теперь только хмыкнул и сказал:

– Это не горе. Горе б было, если бы я сейчас услышал, что ты ни разу девку не пробовал.

Они сидели и смотрели, как разгорается, потрескивает костерок, охватывая еловые дощечки. Уже стало тепло, а рукам, вытянутым к огню, даже жарко.

– Засеем мы нынче твои поля, сержант, белыми косточками. – В голосе Селиванова колыхалась такая тоска, что у Воронцова защемило в груди. – Эх, ребята, я вот о чём горюю: пулемёт бы мне, мы бы их там, в деревне той… Не в дверь бы, а в окна выскакивали.

– Пулемёт… Твой пулемёт сейчас на шоссе воюет.

– Без пулемёта нам туго придётся, – не унимался Селиванов.

– Да что ты, Селиван, заладил? Пулемёт… Пулемёт… Ты и штыком вон как ловко этого кавалериста прикончил!

Смирнов снял с карабина Селиванова штык-нож и ловко вскрыл им банку тушёнки, умостил её на сдвинутых кирпичах, поворошил угли и принялся колоть дощечки.

Вскоре в жестянке забулькало. Запахло вкусным, домашним.

– Давайте-ка, братцы, попробуем горяченького. А потом будем думать, что делать дальше. – И Смирнов весело посмотрел на товарищей, подмигнул хмурому Селиванову. – Ты, Селиван, главное, носа не вешай. Добудем и пулемёт. Не пропадём. И за Краснова, и за всех наших товарищей мы ещё отомстим им сполна.

– Да, раздобыть бы пулемёт… – твердил своё Селиванов.

И Воронцов вдруг понял, что без пулемёта Селиванов чувствует себя более чем неуверенно. Когда оружие рядом, и ты чувствуешь его надёжность, страх сам собой пропадает, рассеивается. К оружию быстро привыкаешь. Своё оружие всегда кажется более надёжным. Видимо, Селиванов никак не мог привыкнуть к трофейному карабину. Хотя о таком карабине мечтали многие.

– Война только начинается. Ротный правильно сказал. – Воронцов поправил палочкой уголёк. Палочка загорелась, и он сунул её под донце банки. – Через день-два нас сменят. Свежие части подойдут.

– Поскорее бы подошли.

– А если за нами и правда никого нет?

– Под Малым Ярославцем, вы ж сами видели, окопы копают. Так что не здесь, а там основные силы будут развёртываться. А здесь пока мы должны постоять.

– Значит, мы – буфер, смертники.

После этих слов Смирнова долго молчали. Говорить никому не хотелось. Каждый думал о своей участи. И снова их вывел из оцепенения Селиванов. Вздохнув, он распоясал вещмешок, достал сухари, разложил их на обрывке газеты на ящике.

– Ты сухари пока припрячь, – сказал Воронцов. – Я вас сейчас трофейными галетами угощу. Вчерашние гостинцы. С Угры.

Смирнов с любопытством взял лёгкую тонкую пластинку, повертел её, понюхал, похрустел и сказал:

– И вот этим они нас взяли?

– Взяли они… – Селиванов тоже откусил галету. – Пресная. И крошек много.

– Наши хоть и покорявей, но посытнее. – Смирнов нагнулся к банке и с блаженством потянул ноздрями. – Наш сухарь твёрже. Вот чем мы их возьмём. А эти уж больно слабенькие. Видать, немка плохо тесто месила.

– При чём тут немка?

– А это так… Было дело. Рассказывать, что ли? – словно того и ждал, подмигнул товарищам Смирнов. – Была-жила старуха, у ней – дочь. Большая неряха. За что ни возьмётся, всё у неё из рук валится. Пришло время, нашёлся дурак, сосватал её и взял замуж, прожил с нею год и прижил сына. Пошла она один раз в гости к матери. Та её, понятное дело, угощать да потчевать. А дочь ест да приговаривает: «Ах, матушка, какой у тебя хлеб вкусный, сытный, а у меня такой, что не проглотишь – настоящий кирпич». Навроде вот этого. – И Воронцов повертел в руках серый, аккуратно сформованный брусочек, подбросил в костерок ещё несколько сухих лучинок, заглянул в банку, помешал в ней штык-ножом. Посмотрел на лезвие и вдруг спросил: – Селиван, а ты свой тесак помыл?

– Целый час по дождю шли, всё обмыло, – ответил Селиванов.

– Тьфу! Как теперь это есть?

– Галеты же немецкие жрём – не тошнит.

Теперь Воронцов внимательно рассматривал штык-нож, повертел его в руках и выбросил под капель.

– Ну и гад же ты, Селиван. Поели тушёнки… Хуже, чем в той байке.

– Брезгуешь – не ешь. Другим больше достанется. Так что там, у дочки хлеб не заладился?