— Ладно, мама, не волнуйся, — сказал я ей, пока сестра сверлила меня своим убийственным взглядом, как будто это я своими собственными руками причинил матери ужасную боль. — Он появится. Паркер умный пес, и отлично знает дорогу из парка домой. Он вернется.
Я сказал это, но не верил сказанному. Не знаю почему, но не верил. Я думал: мой пес погиб, чтобы спасти мою мать. И еще я подумал, что жизнь предъявляет мне счета, приходы и расходы, она торгуется со мной, и пес фигурирует в одном из счетов из-за моей небрежности и легкомыслия, потому что я думаю только о Корине и сексе с ней, а теперь я сполна оплатил свои долги.
— А если не вернется, все одно, — изрекла сестра со своей обычной мрачной вульгарностью. — Не понимаю, зачем вам собака. От нее одни проблемы. Вот что я тебе скажу: если его отвезли на живодерню, то каюк.
— Замолчи, — только и смог выдавить я, у меня дрожал голос. — Замолчи, Нурия.
Она умолкла. Меня охватил безудержный гнев. Я не хотел смотреть на сестру и видеть ее вечно недовольное лицо, когда она вместе с нами. Я посмотрел на маму, лежащую на высокой больничной кровати с боковыми ограждениями, и взял ее за руку. Со своими седыми растрепанными волосами, с каждым днем все более редеющими, мешками под глазами, пигментными пятнами на коже она постепенно превращалась в беззащитного кротенка, которого так хорошо описал мой племянник. Пока я сострадал самому себе в горах, маленький слепой кротенок снова ошибся дорожкой. К счастью, эта ошибка оказалась не слишком серьезной, но она означала, что кротенок стареет и убегает. В равной степени как и мой пес сегодня, эта старенькая женщина, которая доводилась мне матерью, когда-нибудь исчезнет, уйдет навсегда из моей жизни. Я подумал о Паркере: каково это будет — никогда больше не увидеть его. Мне нужно было выбраться из больницы, я хотел бежать разыскивать пса. Я почувствовал приступ дурноты, мне хотелось исторгнуть из себя эту ужасающе страшную мысль, но приходилось сдерживаться. Я отметил колющую пустоту в груди, тоску, которую не испытывал со дня смерти моего отца. Я чувствовал страх, вернее даже нечто большее — панику. Как тем детям, маленьким скаутам с горы Педриза, мне нужно действовать перед лицом страха, двигаться. Я не мог и дальше терпеть этот узкий, тесный коридор.
— Я должен идти, мама. Нужно найти Паркера.
— Конечно, сынок, конечно.
И я сделал это снова. Я наклонился к маме, в точности как те две сестры, и поцеловал ее. Мне нравилось целовать ее, снова чувствовать ее близость, и я знаю, что ей это тоже нравилось. На сестру я даже не взглянул. Я вышел из больницы. На этот раз не как душа испуганной, медлительной улитки, а как душа, влекомая самим дьяволом, как безгрешная, верная, беспечная, невозмутимо-неудержимая душа моей собаки.
21. Небеса могут подождать
— Это твоя пижама? — племяшка Амели разглядывала меня из коридора, пока я чистил зубы в ванной. Я посмотрел на себя. На мне были теплые длинные кальсоны, все в катышках, и старая, донельзя поношенная и застиранная, дедова рубаха. Во сне у меня мерзнут ноги, а телу жарко.
— Фу, какая она страшная, — бессовестно добавила девчушка, ничуть не смутившись.
Спать в старых пижамах еще одна из моих привычек. Я не фетишист и не митоман, ничего подобного, просто я не придаю этому особого значения. [
— Бабушка не придет ночевать?
— Нет, Амели, сегодня бабушка будет спать в больнице.
— И мама тоже не придет?
— Не придет, мама останется с ней.
— И Паркер?
Несколько часов я кружил на машине по всему нашему району и прилегающим кварталам.