Приют

Шипов решил проверить еще одну комнату. Она оказалась запертой. Предупредив вслух (скорее, для самоуспокоения), что он сейчас вышибет дверь, он ударил в нее плечом и влетел внутрь. Дверь с хрустом вылетела из петель.

Он огляделся. «ЯРИК» – сразу бросилось в глаза огромная темно-бурая надпись, сделанная на стене. «ЯРИК», «ЛЮБИМЫЙ», «ЯРОСЛАВ, „ЯРИК“, „ЛЮБИМЫЙ“… Вся комната и пол были исписаны этими двумя словами. Надписи были даже на потолке. Шипов уже собирался покинуть ее, как взгляд мужчины упал на кровать. Он подошел ближе.

На измятой постели лежала стопка тетрадей, и он осторожно взял их в руки. Они были липкими и влажными и вдобавок ужасно пахли. Скривившись, Шипов открыл одну из них.

«Мой ЛЮБИМЫЙ», – гласил заголовок.

«27 августа… Я написал число наугад, так как не знаю, какой сегодня день… А она не говорит…»

«…Сегодня она сказала мне, что я могу написать что-нибудь о нас. Ха-ха. Что я могу написать о себе? И тем более о НЕЙ? Во всяком случае, если мой дневник попадет к кому-нибудь еще…»

Что бы это все значило? Шипов не стал дальше читать, решив взять все тетради с собой. Осматриваясь, он заметил на стуле возле кровати пустую бутылку из-под вина и треснутый бокал.

Начался дождь. Мелкий и робкий, через несколько минут он превратился в настоящий ливень. Громыхнул гром, и дождь полил сплошной стеной. Шипов посмотрел в окно. Небо стало почти черным, изредка раскалываясь пополам сверкающим зигзагом молнии. В такую погоду все равно идти нельзя. Он осторожно спустился вниз на первый этаж и вошел в одну из комнат. Открыл окно, чтобы хоть немного проветрить помещение, и погрузился в чтение. Дробовик лежал у него на коленях.

Он перевернул последнюю страницу примерно через час. Машинально сложил стопкой тетради и некоторое время сидел в неподвижности, тупо глядя прямо перед собой. Он чувствовал, как страх ледяной змеей обвивается вокруг его тела. Руки обхватили ружье. Он торопливо покинул комнату и, бесшумно ступая, вышел на крыльцо, с радостью вдыхая свежий воздух.

Неожиданно послышался оглушительный грохот, в старый вяз ударила молния, резко запахло озоном. Огромное дерево вспыхнуло как факел. Вместе с ним черным пламенем зачадила автомобильная покрышка.

Шипов обошел дом и остановился у двери, ведущей в подвал. Она была приоткрыта. Он потянулся к двери, чувствуя, как дрожит рука. Дверь со скрипом открылась, приглашая мужчину зайти внутрь.

«Иди отсюда, – услышал он свой голос словно издалека. – Иди и забудь обо всем, что ты здесь видел… и читал…»

Шипов испытывал огромное искушение развернуться на сто восемьдесят градусов и уйти отсюда, но…

«Но тогда я снова не буду спать спокойно… Пока не узнаю все…»

Последняя запись, сделанная в дневнике, была датирована девятнадцатым сентября. Сейчас уже середина октября. Даже если кто и был в живых… сейчас наверняка умерли, и он не простит себе, если не выяснит все до конца.

Он еще раз осмотрел дробовик, несколько раз щелкнул переключателем фонаря, проверяя батарейки, и, пригнувшись, шагнул в подвал.

…Он быстро обследовал его, и в самом углу за грудой тряпья обнаружил металлический люк. На нем были два массивных замка, но они были открыты. Шипов с усилием поднял люк и посветил вниз. Луч выхватил осклизлые ступени, ведущие вниз. Он медленно стал спускаться по ним. Температура в этом отсеке была намного ниже, чем в подвале.

Первой мыслью его было, что он очутился в средневековой камере пыток. В самом центре помещения располагался приземистый стол, обтянутый полиэтиленом. Впрочем, здесь было все оклеено полиэтиленом – и стены, и пол, и даже потолок. На столе были аккуратно разложены различные предметы, и с первого взгляда можно было подумать, что они хирургические, хотя, вглядевшись повнимательней, Шипов решил, что если они и имеют отношение к хирургии, то весьма отдаленное. Кривые, устрашающего вида ножи с зазубринами, какие-то мрачные крюки, которые обычно используют в мясных лавках, пара разделочных ножей, потемневших от ржавчины (а возможно, и крови)… С потолка свешивалась цепь, оканчивающаяся браслетом. Шипов посветил фонарем и отпрянул – из браслета торчала человеческая ступня.

В самом углу стояло большое ведро, и Шипов осторожно заглянул в него. Сначала он ничего не понял, вроде как два бесформенных, полуовальных предмета, и лишь потом с омерзением разобрал, что это головы. Судя по остаткам длинных волос, одна из них ранее принадлежала женщине. Рядом с ведром лежала часть грудной клетки с ребрами, они торчали вверх, как поломанные зубья огромной расчески.

В помещении была еще одна дверь, совсем крошечная, закрытая полиэтиленом и оттого почти незаметная. Шипов открыл ее, на него пахнуло затхлостью, запах был куда хуже, чем в этом отсеке, где он находился. Шипов, крепче сжав дробовик, шагнул в дверь. Вскоре он очутился в еще одной комнате.