Приговор приведен в исполнение...

— Сник, но не совсем. Назвал с десяток грабежей. Жалуется, будто голод заставлял грабить. Нефедову убивать не хотел, насильничать тоже. Она несла недельный паек в кошелке. За пайком охотились с тем... убитым.

— Черт его знает, может, и так. Голодно сейчас. — Пригодинский, помолчав, спросил: — Сансаныч, а своего напарника фон Франк назвал?

— Клянется-божится, будто не знает его. Случайно объединились минувшей ночью... И такое бывает. И все же, Александр Степанович, интуиция подсказывает... Темнит фон Франк, пытается отвести от себя главные преступления. Он же бывший офицер, монархист, зверь!

— И у меня интуиция. Вполне возможно — он убил неизвестного на улице Кауфманской. И другое подозрительно: жалуется на голод, а сам участвует в гулянке, распевает песенки.

— Он утверждает, что не был на гулянье. Но меня другое еще крайне заинтересовало, — отвечал Крошков. — Взгляните на эти два браунинга... Штучной работы, отникелированы, о подчернью и художественной гравировкой. Такие специалисты оружейной гравировки только в Туле и Ижевске есть. Взгляните на браунинги, — консультант положил на стол сверкающие никелем пистолеты. — Два близнеца... Два вензеля возле рукоятки. Затейливые, но разобрать все же можно: «Е. Ф.»... Евгений Франк.

— Откуда они у вас, Алексансаныч? — удивился Пригодинский.

— Один браунинг презентовал мне Фриц Янович Цируль в день моего поступления на работу. А второй отобрал Соколовский у фон Франка.

Пригодинский схватил пистолеты, сличил и, не выпуская из рук, нервно зашагал по кабинету.

— Что же получается?.. Значит, Франк, выходит, стрелял тогда в Цируля из-за угла?!

— Не исключено. Во всяком случае тещеубийца не такая уж несчастная жертва голода, вынужденная отбирать у женщин пайки по ночам. С фон Франком надобно поработать. Аккуратно поработать, вдумчиво.

— Вот я и попрошу вас, дорогой Алексансаныч, возьмитесь за дело. Покажите свое высокое искусство. И еще есть просьба. У нас до сих пор не налажена экспертиза оружия.

— Имеете в виду баллистическую экспертизу?

— Да, хорошо бы.

— Вы не хуже меня знаете, Александр Степанович, что баллистическая экспертиза наука тонкая, требующая обширных специальных знаний. Необходимо сложное оборудование. Разумеется, я бы смог освежить в памяти трассологию, почитать необходимые учебники и монографии. Но где мы возьмем проекторы, специальные фотокамеры?

— М-да... — Пригодинский почесал переносицу неотточенным концом карандаша. — Всегда чего-то нет, чего-то нехватка... А ведь мы занимаем здание бывшего полицейского управления. При нем была уголовно-розыскная часть с хорошим оборудованием. Куда все подевалось?

— Должно быть, милицейские деятели Временного правительства растащили, — предположил Крошков. — Не то что фотокамер — приличной бумаги для протоколов нет. Пишем на оберточной, из которой раньше кульки делали. Да и кулечную бумагу пришлось конфисковать у купцов Аушевых.

— Половину конфискованного рулона по распоряжению Цируля отдали в ЧК. По-братски поделились, — добавил Пригодинский. Он посмотрел на часы, встал. — Мне, Алексансаныч, пора на расширенное заседание ТуркЦИКа и Совнаркома. Намылят нам, красным Шерлокам Холмсам, там шею. Вас же прошу немедленно отправляться домой и отдыхать. Учтите: это не просьба, а приказ.

Заседание ТуркЦИКа и Совнаркома было бурным. Стоял вопрос о всеобщем военном обучении и усилении охраны революционного порядка. Над Туркестаном нависла смертельная опасность: белогвардейцы, эсеро-меньшевистское «правительство» Фунтикова завладели всем Закаспием и с помощью английских интервентов осадили крепость Кушку. Английские войска, перешедшие 12 августа советскую границу у станции Артык, заняли позиции на фронте в районе станции Байрам-Али; атаман Дутов вновь захватил Оренбург и продолжал развивать наступление на Актюбинском и Орском направлениях; в руках басмачей оказалась значительная территория восточного Туркестана.

Зашевелилось контрреволюционное подполье. В Ташкенте и многих других городах неизвестные разбрасывали листовки, призывающие население к саботажу и открытому выступлению против Советской власти. Участились нападения из-за угла на ответственных партийных и советских работников, к счастью, без тяжелых последствий. Но и преступников не удавалось задержать — они орудовали по ночам, ловко скрывались в кромешной тьме.

В этот критический для края момент, когда необходимы были чрезвычайные меры, вызванные чрезвычайными обстоятельствами, левые эсеры, как обычно, яростно отвергали все предложения большевиков.

В зале заседаний Белого дома было душно, накурено. Цируль с Пригодинским сидели рядом, с возмущением слушали разглагольствования члена президиума ТуркЦИКа Успенского. Врач по профессии, Успенский явно «работал» под Чехова: чеховская бородка, чеховское пенсне... На пенсне, однако, сходство с великим писателем и заканчивалось. Толстые щеки, бараний взгляд, хриплый базарный голос. Судорожная, «керенская» жестикуляция.