Причуды любви

— Ну, побывать в Голливуде всегда интересно. К примеру, в последний раз мы поехали туда со Сколой и получили удовольствие. Церемония шикарная, хотя и малость смахивает на балаган. По телевизору — там все уже подправлено, подрезано, оставлены самые эффектные куски. А в действительности все это длится часа три-четыре. И все равно любопытно. Как будто идешь вечером в варьете: «Ой, смотри-ка, и этот здесь, и тот!» И можно воочию увидеть ветеранов кино. Помнится, когда на сцене появился Джеймс Стюарт, все встали. И так же, стоя, приветствовали Бетт Дэвис. Очень трогательно. Хотелось бы, чтоб и меня когда-нибудь так же встречали.

— Марчелло Мастроянни часто бывает в одиночестве?

— Бывает. И это, откровенно говоря, не слишком приятно: задумываешься о себе, глядишься в зеркало… Нет, уж лучше развлекаться.

— Твой брак длится уже тридцать пять лет. Чем ты объяснишь такое чудо?

— Мы с женой большие друзья. Она приняла мой стиль жизни.

— Если бы к тебе за советом обратилась женщина, чей муж… ну, как бы это помягче сказать… склонен утешаться на стороне, что бы ты ей посоветовал?

— Она сама должна решить: либо разводиться, либо попытаться понять, что его толкает на это.

— Миттеран говорил мне, что самую большую грусть наводит на него фраза из учебника для начальной школы: «Сентябрь. Опять начались занятия». У твоих персонажей есть такие же грустные реплики?

— Ну, вот, к примеру, в фильме «Очи черные» герой под конец жизни превращается в бродягу. Он всегда был неудачником, так и состарился. И вот этот одинокий спившийся старик встречает на корабле умного, благородного человека, очень порядочного, и говорит ему: «Если бы Всевышний призвал меня к себе и спросил: «Что тебе запомнилось из твоей прежней жизни?» — я бы ответил: «Лицо любимой женщины в нашу первую ночь и лицо моей дочери»». Дальше он говорит о русских туманах, которые вполне могут быть туманами Мареммы или какой-нибудь другой области. И в заключение он произносит такую фразу: «Я все думал, что живу начерно, что настоящая жизнь начнется потом… а вот время-то все и вышло…»

— Если бы ты мог устроить парад всех своих женщин, под какую музыку они бы у тебя проходили?

— Под вальс Штрауса. Мне он кажется подходящим аккомпанементом для завершающего витка спирали.

— Ты хотел бы сыграть кого-нибудь из героев нашего времени?

— Нет, сейчас я собираюсь сыграть Тарзана. Нет, не того с мощным торсом, а просто уставшего от жизни человека, очутившегося в дремучем лесу. Пора уже разрушить дурацкий миф об олицетворении силы и доброты.

— Тебе случалось плакать?

— Случалось.

— Веришь ли ты в Бога? Молишься?

— Нет. Я верю в жизнь, а Бог — может, он и есть, не знаю. Верю в дружбу, в природу, в хорошую еду, в свою работу. Вполне возможно, все это создано по воле божией. Если так, тогда я верующий. Но сама идея и образ бородатого Бога меня как-то не впечатляют.

— А как по-твоему, актер и в жизни играет?

— Порой, когда персонаж близок тебе по характеру, бывает, пользуешься какими-то его репликами. Но в целом нет. Ведь что делает бухгалтер после работы? Разве считает деньги за обеденным столом? Правда, актеры — существа тщеславные, по-детски наивные и хвастливые, поэтому им больше свойственно принимать эффектные позы и цитировать чужие слова.

— А ты цитировал, когда признавался женщинам в любви?

— Ради Бога, хватит о женщинах! Я ведь уже не в том возрасте. Не то люди скажут: «Мастроянни, пора бы тебе уже и остепениться. Оставь эти вещи молодым».

— Ну что ж, давай о серьезном. Ты со страхом смотришь в будущее?

— Я ведь уже говорил: боюсь, что наступит конец всему. Ну и еще боюсь совсем лишиться работы. Что тогда делать? Никаких хобби у меня нет, поэтому свободное время мне ни к чему.

— А какие самые твои приятные воспоминания о прошлом?

— Я все время возвращаюсь мыслями к началу моей карьеры. Сколько надежд, мечтаний! И вообще о периоде от десяти до двадцати пяти. Мы все были полны энергии, чисты, наивны.

— Есть ли какой-то сон, который тебя преследует?

— Пожалуй, нет. Хотя одно время я себя неважно чувствовал, и мне снилось, будто я лечу все быстрее вниз по наклонной плоскости. Потом я видел такую сцену в одном американском фильме. А еще был период жизни, когда постоянно снились кошки. Возможно, это от усердных возлияний, если уж быть до конца откровенным.

В «Механическом пианино», по пьесе Чехова, поставленном Никитой Михалковым на итальянской сцене, где Мастроянни играл главную роль, есть один диалог; по-моему, он передает суть нашего долгого разговора с Марчелло.

Платонов. Дорогая, моя дорогая! Теперь я все понял. Потом ничего не будет. Это иллюзия. Нам кажется, будто все еще впереди. Что жизнь будет долгой и счастливой, но это «потом» так никогда и не наступит! Никогда! Ах, если бы я это знал тогда! В ту ночь, когда смотрел на огни последнего вагона. Если бы я это знал!

Софья (шепчет). Почему ты меня не искал?

Платонов. Я верил в долгую счастливую жизнь. Я был молод, свободен. Верил в «потом». (Тихо смеется.) «Потом» — красивое ничто!

Я спрашиваю у Марчелло: