Прибежище богов

После ужина я продолжила свои упражнения с иголкой и ниткой – дело у меня двигалось, но очень медленно, и я едва успела дошить эти штаны до заката. Пальцы у меня были сильно исколоты иглой, распухли и сильно болели, но я все-таки смогла привести себя хотя бы приблизительно в цивилизованный вид, чтобы не отсвечивать голой задницей при каждом порыве ветра. Но не бывает счастья без маленькой доли несчастья. Наверно, фройляйн Анна чуть ошиблась в выкройке и штаны получились такими узкими, что с трудом налезли на мою, в общем-то худую, попу – но во всем остальном, за исключением цвета, они были для меня выше всяких похвал. Оставалось еще сшить что-то вроде куртки, но это уже было посложнее штанов, а пока для верха сойдет и хитон. Надо будет только обрезать его по подолу, чтобы низ больше не мел по земле, а оказался на середине бедра.

Порадовавшись немного своим новым штанам, я села и снова загрустила. Но тут ко мне подошел жрец Единого бога, которого русские звали падре* Александр.

(Прим. авт.: падре* – по латыни значит «отец».)

– О чем печалишься, дочь моя? – тихим проникновенным голосом произнес он, присаживаясь рядом на бревно. – Если ты хочешь, то мы можем попечалиться об этом вместе.

Я подняла глаза и снова, как в тот раз, когда я лежала при смерти (ну, тогда, когда от меня сбежала частица херра Тойфеля), увидела, что этот жрец Единого как бы состоит из двух сущностей. Одна из них – материальная – сидит рядом со мной, дышит, говорит и совершает все то, что положено совершать живому человеку; зато другая – призрачная, обладающая могуществом, которому не могут противостоять даже боги, облекает собой живое тело как плащом. Только сегодня это был не грозный воин, как в тот раз, когда он прогнал от меня херра Тойфеля, а добрый любящий дядюшка, готовый выслушать рассказ о моих горестях и утешить мою растревоженную душу.

А на душе у меня было не очень хорошо и помимо мыслей о пожирающем мой народ херре Тойфеле, а также планов перейти на службу к русским, и возможном самоубийстве. Глодало меня какое-то ощущение неправильности и внутренней пустоты, как будто изнутри меня выдрали что-то важное, да так и оставили эту рану открытой, чтобы из нее истекала кровь. Быть может, мне и в самом деле станет легче, если я сейчас раскрою свою душу даже не перед жрецом, а перед тем божеством, которому он служит. Кажется, раз он назвал меня своей дочерью, правильно будет обратиться к нему как к отцу. Вот с кем я ни за что бы не стала откровенничать, так это с жрецом херра Тойфеля. Смертельно опасное занятие, от которого совсем недалеко и до жертвенного алтаря.

– Отец, – наконец набравшись храбрости, произнесла я, – душа моя в смятении, а сама я не знаю, что мне делать. После того, как из меня изгнали херра Тойфеля, внутри меня образовалась странная кровоточащая пустота, требующая немедленного заполнения и утешения души, и я не знаю, что мне с этим делать. Фройляйн Анна пытается заполнить эту пустоту и дать мне свое утешение, но пока у нее мало что получается, и я страдаю, не зная, что со мной происходит.

Жрец некоторое время молчал, изучая меня внимательным взглядом, и при этом я знала, что, поскольку его божество тоже сосредоточило на мне свое внимание, то для него сейчас не является помехой ни сгущающаяся темнота, ни смятение моей души, которую он видел насквозь.

– Дочь моя, – задумчиво произнес жрец, наконец прервав свое молчание, – ты полностью права. Удаление из тебя сатанинского паразита не прошло без последствий для твой души, оставив в ней незаживающую пустоту, и я даже и не знаю что тут делать. Не было еще такого ранее, чтобы паразит был удален, а тело, вмещавшее его, при этом продолжало бы жить и сохранило свою душу. Сказать честно, твой случай первый такой за все время моей практики и я должен как следует подумать о том, что я могу сделать в этом случае. До этого все одержимые при избавлении от пожирающего их паразита или умирали, или сходили с ума.

Вспыхнувшая во мне надежда тут же угасла, жрец Единого Бога, как оказалось, тоже был не в состоянии мне помочь – и слезы хлынули из моих глаз. Но падре Александр никуда не ушел, а, приобняв меня за плечи, участливо сказал:

– Поплачь, дочь моя, поплачь, легче станет.

– Я совсем не ваша дочь, – рывком высвободившись из его объятий, ответила я, – я дочь моего отца Густава де Мезьера, великого госпитальера Нового Тевтонского Ордена и его законной жены Марты, в девичестве фон Штиглиц – и более никого. Единственная дочь и наследница, между прочим, поскольку многочисленные бастарды, рожденные отцом от прислуживающих в доме самок недочеловеков, тут совсем не в счет.