При дворе Тишайшего

 — Да, я и забыла! Скажи: боярыня кланяться велела и звать, мол, к себе его наказывала, дело–де есть… преважной степени и очень спешное. Ждут–де его сейчас. Поняла? Не собьешься?

 — Как можно, боярыня?

 — Ну, так ступай! Да покличь–ка ко мне Евпраксию. Одна девушка ушла, и немного спустя явилась другая.

 Боярыня велела ей убрать горницу и принести свежую кисейную рубашку и летник из красного атласа. Облив лицо холодной водой, отчего ее побледневшие было щеки вновь порозовели, Елена Дмитриевна сняла кику и осталась простоволосая, что к ней удивительно шло, но что было совершенно противно обычаям страны. Принарядившись и сделав распоряжение, чем угощать гостя, она отпустила девушку и села к окну в нетерпеливом ожидании.

 «Как–то доберется князь Левон? — думала боярыня, следя из терема за каким–то пешеходом, старательно лавировавшим между лужами. — Ведь не захочет показаться в грязном кафтане!»

 И действительно, путешествие по Москве в весеннюю распутицу было крайне трудно. Ее узкие немощеные улицы тонули в непроходимой грязи. Весеннее солнце уже исправно делало свое дело — с крыш и желобов лились потоки воды и образовывали озера и реки среди самой улицы. В Кремле было сравнительно суше и чище, благодаря тому, что он стоял высоко, и еще тому, что во дворце пребывал царь, а следовательно, принимались хотя кое–какие меры к удалению грязи и потоков талой воды. Но добраться до Кремля было довольно трудно: колымаги проваливались чуть не до половины в промоины, лошади, залитые водою по брюхо и облепленные грязью, подолгу стояли на месте, не имея сил вытягивать громоздкие кузова тяжелых колымаг.

 Думы Елены Дмитриевны были прерваны приходом Евпраксии, доложившей, что к ней пожаловал князь Пронский. В первую минуту Хитрово подумала было отказать незваному гостю, но потом рассудила, что грузинский князь еще не скоро приедет по такой дороге, а с Пронским нужно поговорить.

 — Зови боярина, — приказала она девушке, и та открыла пред князем двери.

 — Добро пожаловать, — приветствовала Пронского боярыня, кланяясь ему в пояс. — Что давно вдовы бедной не навещал?

 Пронский был сумрачен; бросив шапку на стол и чуть кивнув Хитрово, он, нахмурясь, посмотрел на сенную девушку, робко стоявшую у притолоки, и резко, точно хозяин, спросил ее:

 — Ты что здесь торчишь?

 Девушка пугливо взглянула на боярыню и не тронулась с места.

 — Евпраксия, ступай себе; принеси–ка нам медку… Боярину, чай, с дороги неможется, — холодно приказала боярыня.

 Когда девушка скрылась за порогом, Пронский порывисто обнял Елену Дмитриевну и поцеловал в губы, но она грубо оттолкнула его.

 — Не хозяин ты мой, чтобы так облапить.

 — Что–то больно красива ты сегодня, — ответил Пронский, не замечая ее тона и любуясь ею. — Сарафан красный идет, что ли, уж и не разберу, право.

 — Давно красы моей не примечал! — с невольной злостью в голосе возразила боярыня.

 — Дел много было в это время, — ответил Пронский и, сев, провел рукой по волосам.

 Елена Дмитриевна пристально взглянула на него, потом, всплеснув руками, вскрикнула:

 — Куда бороду дел?

 — Снял.

 — Иль ты разум потерял? Ведь стричься боярам строго заказано; не знаешь разве царского указа: «Брады же иде–же не стричь»? Али боярства лишиться захотел?

 Пронский пристально посмотрел на боярыню.

 — А ты много по царскому указу действуешь? Вон кику скинула, простоволосая кажешься мужчине. Это по указу?

 — Князь, я о тебе печалуюсь, — немного смутившись, ответила боярыня, — а по мне, пусть тебя царь наказует. Я ж чужим мужчинам не кажусь без кики.

 — Ты вступишься за меня, — беспечно ответил князь. — А что, каков я без бороды?

 Боярыня замялась. Худощавое бледное лицо князя без бороды стало еще тоньше и бледнее; холодные серые глаза еще резче выдавались на нем.

 — Чего ж ты остригся? — повторила боярыня.

 — Все иноземцы так ходят, — уклончиво ответил князь. — А ты скажи лучше, каков я?

 Елена Дмитриевна рассмеялась.

 — Смекнула я, чего ради ты остригся. Знать, иноземке какой понравиться затеял?

 Пронский промолчал.

 — А хочешь, скажу — кому? — пошутила Хитрово.

 — А скажи! — пожал плечами князь.

 — Царевне грузинской! — ответила Елена Дмитриевна и перестала смеяться. — Скажи, что нет?

 — Несуразное говоришь, — отвернувшись, произнес Пронский, но его пальцы, барабанившие по столу, нервно вздрагивали.

 — Давно я заприметила, что зазнобой пала краса царевны тебе на сердце. Но не думала я, что дерзость свою ты прострешь на любовь к царевне.

 — Что ж, нешто худородный я какой? — глухо возразил Пронский. — А разве ты сама, боярыня, не дерзнула поднять глаза на…

 — Замолчи! — сказала Хитрово, вся вспыхнув и встав со скамьи. — И ты можешь вторить судаченью да пересудам теремным? Стыдно, князь, сплетнями бабьими заниматься!.. Всем известно, что я — друг государыни–царицы и батюшки–царя, — внушительно закончила она.

 — И я хочу быть другом царевны, — усмехнувшись, ответил князь.

 Боярыня с изумлением глянула на него.

 — О том мне смеешь говорить? — гневно спросила она.

 — С тобой о том и совет держать пришел, — возразил Пронский, продолжая усмехаться.