При дворе Тишайшего

– Будто свадьбе-то и не бывать? – насмешливо проговорила она, усмехаясь одним ртом, в то время как ее глаза, злобно сверкая, устремились на злополучного отца невесты.

– Вздор брешешь! – вздрогнув, ответил Пронский.

– Мне сказывала о том гадалка Марфуша! – многозначительно проговорила Елена Дмитриевна.

– Чего ты хочешь, чего ты хочешь от меня, сказывай? – схватив ее за кашемировый рукав дорого опашня, спросил выведенный из терпения Пронский.

– Невесту посмотреть хочу, – решительно сказала Хитрово.

Черкасский, ничего не понимая, смотрел на обоих.

– А если обманешь? Если я напрасно девичий век загублю и ты мне колдунью не отдашь? – приближая свое лицо к уху Елены Дмитриевны, тихо спросил Пронский.

– Отлыниваешь? – ответила она. – Обвенчай дочь – и возьми себе колдунью.

– А если Ольга… – теряясь, шепнул князь.

– Сбежала? – помогла ему боярыня.

– Нет, не сбежала она.

– А что же тогда? – встревоженно спросила Хитрово.

– Руки на себя наложит, вот что! Тогда как?

– Ну, князь, меня на это не подденешь! – злобно рассмеялась боярыня. – Посылай-ка за невестой… Виданное ли это дело, чтобы девка перед венцом руки на себя наложила…

– Пора, князь! – вдруг раздалось несколько голосов приглашенных родственников, потерявших терпение…

Пронский вышел из церкви и послал одну из мамушек за Ольгой.

Мамушка заковыляла на женскую половину, где уже в свою очередь сильно волновалась вся дворня, изумленная, что боярышня так долго не выходит из своей опочивальни.

– Войти бы! – проговорила одна девушка.

– Да дверь, вишь, заперта, – возразила другая.

– Ой, не к добру это, не к добру это! – покачала головой старая нянюшка. – Недаром сегодня собака на дворе выла.

– Да будет тебе, ворона! – огрызались девушки. – Что не к добру-то?

– Постучись-ка, девоньки! – распорядилась нянюшка.

Девушки кинулись к дверям и сперва робко, потом все смелее стали стучать в них. Скоро они пугливо начали жаться одна к другой, в самом деле предчувствуя приближение беды.

– Горох-от я сегодня просыпала, – зашамкала мамушка Анфиса, – вот оно к слезам и вышло.

– А я во сне малину чистила, – проговорила одна из девушек, – сидим мы это будто, девоньки, у себя за столом, в девичьей, стол накрыт белой-белой скатертью, а в лукошках поставлено малины видимо-невидимо! Скатерть-то белая беспременно к покойнику!..

– А малина – к порке, – смеясь, проговорила девушка и спряталась за спину подруги, когда костыль старухи погрозил ей.

– А и впрямь, девоньки, плохо нам будет, если что с боярышней приключится.

– Чему приключиться-то? Понаприте-ка лучше на дверь, – предложила степенного вида женщина, ключница князя Пронского, Анна Маркеловна.

В стороне от суетящихся девушек, встревоженных мамушек и нянюшек стояла высокая женщина в шугае и в платке на голове. Ее пытливые глаза встревоженно перебегали с лица на лицо и еще тревожнее останавливались на дверях, ведших в горницу княжны.

В это время прибежала запыхавшаяся мамушка и, расталкивая толпу, кинулась к дверям.

– Боярышня, открой! – крикнула она. – Князь-батюшка дюже серчает, жених в церкви сердцем изныл.

– Кричи, кричи, а ответа-то и нет!

– У княгини-матушки были ли? – спросила мамушка.

– Спроведывали, княгиня спит… а княжна давеча у нее была.

Мамушка и Анна Маркеловна начали неистово барабанить в дверь, но за нею ничего не было слышно.

– Что ж делать-то будем? – заволновались все, с недоумением и жестоким испугом переглядываясь.

Тогда выступила вперед женщина в платке.

Это была ключница Черкасского, Матрена Архиповна.

– Двери надо выломать, вот и весь сказ, – проговорила она. – Может, с княжною-то плохо.

Все молчали, не зная, следует ли предпринять то, что им советовали.

Дворня прибывала: гости один за другим уходили из церкви и наполняли сени перед горницей княжны. Мамушка выла, не смея вернуться без Ольги в церковь.

А между тем время все шло и шло. Гроза стихла, дождь перестал, небо прояснилось, и сквозь разорванные тучи пробивалась луна. Кое-где встрепенулись птички и, высовывая из-под листочков свои головки, отряхивались, намереваясь улететь. Вот раздалась нежная трель соловья; ему откуда-то издалека завторил другой.

В церкви окончательно все смутились, когда трепещущая мамушка, заикаясь, передала Пронскому, что дверь горницы княжны твердо заложена, а сама невеста вовсе не откликается.

Борис Алексеевич стал белее снега, и его глаза сверкнули как два раскаленных угля. Он молча последовал за мамушкой.

В дверях его остановили Черкасский и Елена Дмитриевна.

– Что, моя правда? Свадьбе не бывать? Невеста с милым дружком, поди, уже где-либо окрутилась… вокруг ракитова куста? – прошипела Хитрово на ухо Пронскому.

– Уйди, подлая, не то убью! – резко отстранил он ее от себя.

– А и впрямь, князь, кажись, мне не видать твоей Ольги Борисовны, сдается мне так, – остановил князя Черкасский.

– Живою или мертвой, а будет она твоей!.. Брешут старые… сомлела она, поди, в горнице, вот и весь сказ, – торопливо кинул ему Пронский и пошел вон из церкви.