Преждевременный контакт

По селу ходили слухи, что вся нечистая сила, которая помогает бабе Тасе в колдовском её ремесле, как раз и живет в овраге возле избы. Кто-то даже видел, как по ночам она, эта нечистая сила, пробирается через крохотное окошко внутрь бабкиного сруба и оттуда начинает доноситься вой, хохотание, скрежет и воронье карканье. Чтобы покончить с этими антиобщественными слухами, местный староста даже пытался засыпать овраг, для чего выписал из района экскаватор. Но, то ли сам передумал, то ли люди отговорили, но овраг так и остался нетронутым. Ведь помогала баба Тася селу больше чем пугала его.

Когда Марку исполнилось семь лет, он целый год прожил у бабки. Родители не хотели этого, но решились. «Обстоятельства вынуждают», — как обычно сухо пояснил отец. В те послевоенные годы СОТ предложил ему работу в Африке на строительстве нового мегаполиса. Мир лежал в руинах, нужно было много строить, и это предложение в такое непростое время оказалось весьма выгодным. Отец согласился, подписал контракт на год и уехал. Мать поехала с ним. Марк остался с бабой Тасей. Откровенно говоря, после того, как на Северном фронте без вести пропал старший сын Алексей, с семьёй что-то произошло. Недавно крепкие семейные ценности надломились и дали трещину.

Отец с матерью были строителями и по профессии, и по духу. Строили всё — города, заводы, свое счастье, новую жизнь для новых людей. Бабу Тасю они называли «анахронизмом старины», а она их «непутёвыми», то есть «сбившимися с пути».

Марка привезли к бабке весной, за неделю до отъезда. Родители остаться ночевать отказались и, сославшись на дела, вечером уехали в город. Так маленький Марк и бабка Тася стали жить вдвоём.

По утрам бабка поливала разведённым куриным помётом молодую дикую яблоню, росшую у покосившегося забора, приговаривая:

— Объешься яблок, внучек, в этом-то году.

Запах был настолько ядрёным и так невыносимо резал глаза, что Марк, морщась, представлял как ест яблоки, пахнущие куриным помётом.

— Фу! Бабушка не лей. Яблоки вонять будут.

— Всё из земли, внучёк, и всё в землю, — приговаривала она, посмеиваясь.

Когда баба Тася смеялась, в уголках ее глаз образовывались глубокие веселые лучики морщинок, обветренные щёки прорезали хитрые ямочки, а ноздри двигались в такт смеху так, словно на лице у неё сидит большая дикая птица и машет могучими крыльями, пытаясь взлететь.

Потом они завтракали свежевыдоенным молоком и свежеиспеченным хлебом. У бабки была корова Чернушка и коза Стефания, и Марк каждое утро старался угадать, каким молоком сегодня его поят, коровьим или козьим.

После завтрака они уходили в лес, где баба Тася собирала травы. Иногда с собой она брала узелок с пирогами и молоком.

— Подарки лешему, — объясняла она, — чтоб пускал и выпускал.

Войдя в лес, раскладывала на лужайке принесённое и здоровалась, кланяясь четырём сторонам.

Она всегда разговаривала с лесом на только им двоим понятном языке.

— Ты жимицу не дашь мне сегодня? Вон ветер какой, звезда упадет. Слезы заячьи тоже… пропадут ведь. Ты не злись, не шурши. Пух мне дикий собрал-то?

Марк не обращал внимания на бабкино бормотание, он упивался лесным воздухом. Это было потрясающее ощущение. Затем придя домой, весь день носился по селу с местной детворой, без жалости тратя бурлящую энергию, подаренную лесом.

То лето на удивление было жарким, таким же, как прошлогоднее. Днями Марк пропадал на речке и возвращался лишь к вечеру обгорелый, грязный и голодный. И счастливый.

Перед сном бабка Тася отмывала его в тазу, нашёптывая:

— Солнышко тебя любит. Вон и волосы цвета солнышка.

Когда же укладывала спать, говорила:

— Не держись за прожитый день, внучок. Завтра проснешься новеньким, утром всегда всё новое.

И он засыпал с улыбкой в предвкушении нового дня и нового себя.

Так пролетело лето. А осенью задождило, и сельская ребятня перестала ходить на речку. В пасмурные дни, прячась с мальчишками в старой заброшенной часовне, они часами пугали друг друга страшными историями.

— Что, Ведьмак, страшно? — подзадоривали Марка, трясущегося от страха после очередной страшилки, — а с бабушкой своей жить не страшно?

Среди детворы ходили разные слухи о бабке.

— Ребята говорят, ты мертвецов умеешь оживлять, бабуля? — как-то спросил он.

— Не умею, — отвечала бабка, штопая носки перед свечкой. — Вон, носки твои лечу. Это умею. А когда они сплошь дырой станут, помрут совсем, зачем их оживлять? Мертвяки не возвращаются.

Баба Тася лечила людей так же, как его носки, тихо и аккуратно, нашептывая что-то перед горящей свечкой. Она лечила всех. Даже совсем тяжёлых поднимала на ноги заклинаниями, снадобьями и травными отварами.

— Я лишь чуток помогаю. Пока в нем есть жизнь, будет жить, — говорила она.

И хотя односельчане «за глаза» шептались, будто видели бабку летающей ночами в ступе, но лечиться к ней ходили все.