– Не забывай, что тебе надо продержаться всего-то час, – она протягивает мне руку и помогает подняться.
– Нет, – я качаю головой, – мне надо продержаться еще девять месяцев.
Сидни распахивает глаза, взмахивая густыми накладными ресницами.
– Что? Ты уже беременна? Поэтому тебя тошнит?
– Да нет, дурочка. Я имею в виду учебный год.
– А. Справишься, конечно, – говорит она, – держи голову выше и улыбайся. И вытри помаду с зубов.
Я пальцем стираю помаду и благодарю Сидни. Почему она не моя сестра? Тогда я была бы самой ответственной в семье.
Она оборачивается, показывает мне большой палец и говорит:
– А платье все равно охренительное.
За следующие десять минут мой класс наводняют родители. Они заходят парами, а я старательно дышу, улыбаюсь, пожимаю руки и смотрю на бейджики. Справившись с этим, я ставлю автопилот на светскую беседу. Как будто это вечеринка, только без приглушенного света, коктейлей и музыки.
Появляются последние опоздавшие. Чуть отстающие часы над доской показывают шесть сорок пять. Уилла и Андреа все еще нет, и я начинаю надеяться, что они вообще не придут. Это же возможно. Может, у них были планы. Может, у одного из них неопасная, но заразная и некрасивая болезнь, например конъюнктивит или ветрянка. А может, они поссорились из-за меня. «Ага, надейся», – думаю я, воображая, как они ругаются, уже собравшись выходить. «Ты ее все еще любишь!» – «Нет, клянусь!» – «Зачем тогда ты так надушился?»
Так или иначе, пора начинать. Я нервно одергиваю платье, откашливаюсь и здороваюсь. Улыбка замирает на лице. В классе неожиданно становится тихо. Все ведут себя прилично. Это такой рефлекс, который есть у всех, кто снова оказывается за партой. Сколько бы лет им ни было.
– Добро пожаловать! – говорю я неестественно высоким голосом, как глава женского клуба, только что опрокинувшая банку «Ред Булла».
Я сглатываю и изо всех сил стараюсь понизить голос на октаву и опустить брови.
– Спасибо, что пришли, – на этот раз получается почти нормально.
Я смотрю на дверь, молясь, чтобы она не открылась, и двигаюсь дальше по сценарию.
И пока я говорю голосом Чарли Брауна, это и происходит.
Распахивается дверь, и в класс входят Уилл и Андреа. Все поворачиваются посмотреть на опоздавших, а я с удивлением замечаю, что идеальная пара не только опоздала, но еще и смущена и тяжело дышит. По крайней мере, она – смотреть на Уилла я не осмеливаюсь.
Андреа все еще красива, но, к моему облегчению, совсем не так идеальна, как мне помнится по встрече в магазине. Она набрала несколько килограммов, и ее волосы явно нуждаются в покраске – у корней золотых волос видна тускло-коричневая полоса с седыми нитями. А ее желто-оранжевая блузка промокла под мышками от пота. Рискованно надевать шелк в такой жаркий день. Она виновато смотрит мне в глаза и шепчет:
– Простите, мы опоздали.
Я машу ей рукой и снисходительно улыбаюсь, как ребенку, который намочил штанишки (в первом классе это все еще порой случается).
– Все в порядке, – говорю я, чувствуя, как бьется у меня сердце.
Внезапно из жалкой, брошенной бывшей я становлюсь уравновешенным, пунктуальным и снисходительным преподавателем.
Через час, закончив утомительную показуху, я объявляю, что все, у кого нет вопросов, могут идти в большой зал. После массового исхода остается всего две пары родителей: 1. Эддельманы, которые задали примерно шестьдесят процентов всех вопросов сегодня. Большинство вопросов касается только их ребенка, Мики, у которой, как мы выяснили, аллергия на орехи, аллергия на латекс, орнитофобия и склонность к носовым кровотечениям; 2. Уилл и Андреа.