Превращения любви

Читая и перечитывая письмо Филиппа, я невольно начинала оправдываться. «Ваш вид растерявшейся девочки, пойманной на месте преступления…» Но как могу я не иметь такого вида, Филипп? Я была воспитана в строгости, которую вы вряд ли можете даже представить себе. Я не могла выйти из дому иначе как в сопровождении мадемуазель Шовьер или матери… Ваша Одиль, Филипп, провела свое детство с родителями, которые обращали на нее мало внимания и предоставляли ей свободу… Вы жестоко страдали от этого… Моя скучная сентиментальность? Это оттого, что все были так мало сентиментальны вокруг меня… Я требую от любви теплой, ласковой атмосферы, которой не было в моей семье… Моя скромность? Мой недостаток гордости… Как могу я быть уверенной в себе, когда на протяжении всего моего детства я только и слышала, что полна недостатков, что ничего собою не представляю…»

Когда Филипп вернулся, я пыталась повторить ему эту страстную защиту, но он улыбнулся и был так нежен со мной, что я сразу забыла о его письме. День нашей свадьбы был назначен, и я чувствовала себя безгранично счастливой.

Мои родители приехали к дню свадьбы. Филипп произвел на них довольно хорошее впечатление. Ему также понравилась холодная ирония моего отца, и он сказал мне, что в суровости моей матери есть какая-то чисто французская поэзия. Моя семья была удивлена, что мы не отправляемся в свадебное путешествие. Я очень хотела бы поехать с Филиппом. Увидеть с ним вместе Италию или Грецию было бы для меня большой радостью, но я чувствовала, что он против этого, и не настаивала. Я понимала, что он переживает, но мои родители непременно желали, чтобы был в точности соблюден «церемониал счастья», и моя мать в день нашей свадьбы предсказала опасное будущее моей семейной жизни.

— Не показывай мужу, — сказала она мне, — что ты слишком любишь его, иначе ты погибла.

Я пожала плечами и ответила сухо:

— Я сама позабочусь о своем счастье.

VI

Первые три месяца нашей совместной жизни остаются для меня самым гармоничным из всех моих воспоминаний. Бесконечная радость жить с Филиппом. Медленное раскрытие любви. Согласие тел. Тонкая деликатность его доброты, его нежная предупредительность. Как все казалось мне чарующим и легким с тобой, Филипп! Мне хотелось устранить из твоей памяти все грустные воспоминания, доставить тебе все радости, сесть у твоих ног, целовать твои руки. Я чувствовала себя такой молодой. Все прошлое отошло вдаль: суровое детство, тяжелая работа на войне, душевное смятение одинокой женщины. Я обо всем позабыла. Жизнь была так прекрасна.

Мы провели эти первые три месяца в Гандумасе, который я очень любила. Мне хотелось узнать этот дом, этот парк, где вырос Филипп. Филипп — маленький ребенок, Филипп — мальчик, я думала об этом со страстной и в то же время материнской нежностью. Моя свекровь показывала мне его фотографии, школьные тетради, пряди волос, срезанные с его головы и сохраненные ею. Я нашла ее разумной и интеллигентной женщиной. У нас было много общих вкусов и одинаково нежный и тревожный страх перед Филиппом, который был не совсем тем человеком, какого она воспитала.

Она говорила, что влияние на него Одиль было глубоко и не очень благотворно.

— Никогда до брака, — говорила она, — вы не увидали бы Филиппа беспокойным или нервным… Это был твердый, уравновешенный человек; он очень интересовался своими книгами, своей работой и был похож на отца, который прежде всего был рабом своего долга. Под влиянием жены Филипп сделался гораздо более… причудливым. О! Это только на поверхности, натура его не изменилась, но все-таки я не удивлюсь, если первое время вам будет с ним немного трудно.

Я вызвала ее на разговор об Одиль. Она до сих пор не простила Одиль, что та сделала Филиппа несчастным.

— Но, мама, — говорила я ей, — он обожал ее, он любит ее даже теперь; это значит, что все-таки она дала ему кое-что.

— Я думаю, — отвечала она, — что с вами он будет гораздо счастливее, и заранее благодарна вам за это, милая Изабелла.

У нас было с ней несколько разговоров, которые со стороны должны были производить очень странное впечатление, так как я защищала перед ней мифическую Одиль, созданную Филиппом, и через него воспринятую мною.

— Вы удивляете меня, — говорила мне свекровь. — Выходит, что вы знаете ее лучше, чем я, а между тем вы никогда в жизни не сказали с ней ни слова… Нет, уверяю вас, я не питаю к бедной малютке ничего, кроме чувства большой жалости, но все-таки надо же говорить правду; я описываю ее вам такой, какой я ее видела.

Время неслось со сказочной быстротой: мне казалось, что жизнь моя началась со дня моего замужества. Филипп утром, прежде чем уйти на завод, выбирал для меня книги. Некоторые из них, философские в особенности, были для меня мало доступны, но как только речь заходила о любви, я читала их с захватывающим наслаждением. Я переписывала в маленькую тетрадку фразы, подчеркнутые Филиппом, и пометки, сделанные карандашом на полях.