Претерпевшие до конца. Том 2

– Боюсь, что паршивый из меня стратег, Стёпа. В будущем я вижу один сплошной мрак, который не даёт мне пошевелиться.

– Тогда покурим, – вздохнул Пряшников, доставая трубку.

Покурив и помолчав, они простились, и Сергей снова побрёл по московским улицам, ничего не видя вокруг. Принять решение! Легко говорить об этом Стёпе, не ведающему никаких тенет… Решение! Не такое ли решение приняла барышня Ольга Николаевна, когда бросилась в ледяную воду Пахры? Что ж, это тоже путь, выход, освобождающий от мучений и тех, сделанных несчастными, и себя… Вот, только, выход этот куда входом станет? Не в худшую ли преисподнюю, чем здешняя, временная?

На перекрёстке перед ним неожиданно затормозила машина, открылась дверь, и голос сзади приказал:

– Садитесь, гражданин!

Сергей вздрогнул, похолодел, резко обернулся: позади стояли два неприметных человека в одинаковых плащах. Один из них подтолкнул его к машине. Мимо шли прохожие, кое-кто любопытно косил глаза. Сергей с отчаянием огляделся, ища поддержки, но никому не было до него дела. Ещё один более сильный толчок, и он уже сидел в салоне, а молодцы в плащах по бокам от него. Вспомнились слова Стёпы: «нельзя всю жизнь ждать, что решение примут другие, что всё устроится само. Нужно выбирать и отвечать за свой выбор». А выбор всё-таки сделали другие… И от этого Сергей ощутил нечто сродное облегчению.

Глава 4. Отец Михаил

С большой земли до казахских степей нескоро вести доходили, а хоть бы и вовсе не было их – ни единой светлой, одна другой горше. Сперва не стало отца Валентина, и вышло якобы написанное им покаянное письмо Страгородскому. Так, знать, нужно оно было власти, что замученного до смерти в сибирской ссылке священника доставили в Москву и придали торжественному погребению. А среди бывших прихожан снесённой недавно церкви Никола Большой Крест говорили, что батюшка, у которого отказали почки, много дней лежал без сознания и просто не мог написать что-либо. Не верил и Миша в «покаяние» своего духовного отца. Значило бы это для него не от «иосифлян» отречься, но от себя самого, исконных, во всю жизнь неизменных убеждений, следствием которых и явился его отход от Сергия. Но и не веря, чувствовал Миша, ныне – отец Михаил, острую боль оттого, что не просто убили его возлюбленного наставника, но и мученический венец возжелали отобрать в глазах людей, оклеветав уже на смертном одре, когда не мог он своим пламенным глаголом опровергнуть этой клеветы, посеявшей сомнения во многих, и многих сманившей в «церковь лукавнующих». И одно лишь утешало: в очах Божиих не отнять им венца у святого мученика…

Не успел в себя прийти от этого удара, как новый обрушился – арестовали страдалицу Надежду Петровну. Предъявляли ей всю ту же 58-ю – обвинили умирающую в контрреволюции… Дворянка, дочь и вдова белых офицеров, «член монархической организации» ИПЦ, последовательница епископа Максима (Жижиленко), расстрелянного в 1931 году – всего этого было в высшей степени довольно для обвинения. А факты? Разве Лжи нужны факты?

За несколько лет открытое «иосифлянское» движение было практически разгромлено: храмы закрыли, епископов, священнослужителей и наиболее активных мирян заключили в лагеря или сослали. Не пощадили даже полностью парализованную матушку Марию Гатчинскую. Её арестовали в 1932 году. Чекисты сволокли неподвижное тело страдалицы с одра, протащили по земле, раскачали и, бросив в грузовик, увезли в тюрьму. Через месяц матушка Мария умерла в больнице.

Не раз за эти годы новорукоположенный отец Михаил был близок к отчаянию, и великой поддержкой стала для него семья – отец и крёстная, из пермской деревушки, прежней своей ссылки, перебравшиеся к нему в Аулие-Ату. Здесь поселились в маленькой комнатушке, до того тесной и бедной, что Михаилу приходилось спать на полу. В отличие от него отец, невзирая на все лишения, не только не терял присутствия духа, но смотрел на происходящее с тем просветлённым спокойствием, которое дарит умиротворённость души во Христе. Долгие беседы с ним помогли многое понять. Обладавший энциклопедическими знаниями отец умел легко и просто объяснять самые сложные и глубокие вещи.