Претерпевшие до конца. Том 2

– Продвигается помаленьку, – отозвался Дир. – Хочется мне, братцы, развернуть в нём простор русский! Такой, каким был он, и каким теперь, на наших глазах становится, перепаханный в простор социалистический!

– Гениально, Константин Кириллович! Конгениально! – взвизгнул Коля, прихлопнув в ладоши. – Вы величайший писатель! Выше Горького! Выше Алексея Николаевича!

– Да Алёшка-то… – фыркнул презрительно Дир. – Бездарь, охвостье графское…

Жиганов чему-то недобро усмехнулся.

– Чему это вы усмехаетесь, Иван Егорович? Что вам показалось смешным в моих словах? – осведомился Константин Кириллович, пригубляя сухое вино из высокого старинного бокала. Эти бокалы за ничтожную сумму в Девятнадцатом он купил у одной обнищавшей княгини. Ставить их для гостей было слишком большой честью, поэтому Дир ставил лишь два бокала – для себя и Лии.

– А то, что не развернёте вы никакого простора, – спокойно ответил Жиганов, не отвлекаясь от трапезы.

– Почему?

Жиганов желчно оскалил зубы в очередной усмешке:

– А потому, что вы же сами говорите: писатель отвечает за своё слово и должен быть честен.

– Я вас не понимаю! – заёрзал Дир, подумав, что предчувствие его явно не обмануло.

– А, по-моему, яснее ясного. Вон, и друзья ваши поняли всё.

– Лично я не понял ваших намёков, извольте объяснить! – высунулся Коля.

– А чего тут объяснять? Ежели товарищ Дир взаправду опишет, что на русском просторе было, а что стало, так его из этих хором прямиком к зырянам отправят. Напишет он такую правду? Не напишет! Чего ж тогда будет? Брехня и боле ничего. А для брехни сказки есть. Оно лучшее! – Жиганов назидательно поднял вилку.

– Позвольте, вы всё-таки находитесь у меня в доме, – заметил, побледнев от гнева, Константин Кириллович. – И, вообще, за такие речи…

– Честь советского писателя требует от вас срочно написать на меня донос и призвать запретить дышать, как инженерам? – осклабился Жиганов. Только тут Дир заметил, что он вовсе не слегка навеселе, а сильно пьян. Есть такого рода пьяницы, что и, изрядно захмелев, вполне твёрдо стоят на ногах и внятно изъясняют свои мысли, вот, только язык их в такие моменты обретает опасную свободу…

– Послушай, Ваня, ты выпил и мелешь почём зря, – ласково сказал Любавин. – Побереги лучше свой талант и очень прошу, закусывай! – с этими словами он пододвинул пожавшему плечами Жиганову блюдо с фаршированной щукой и перевёл разговор на другую тему: – А я, товарищи, собираюсь писать фельетон о вреде синематографа для юных душ!

– Вот уж выдумали! – воскликнула Рива, последние годы часто снимавшаяся в немом кино. – Чем помешало вам столь прекрасное изобретение человечества?

– Изобретение, не спорю, прекрасное, когда оно показывает нам прекрасное в вашем лице. Но как быть с фильмами про гангстеров? Знаете ли вы, какой чудовищный случай произошёл недавно?

– Ах, опять пугать станете!

– Испугаться есть чего! Представьте себе, мальчик, вдохновлённый примером гангстеров, решил сам стать гангстером. Возмечтал о лёгкой жизни, о приключениях, как в кино! И что же вы думаете, он сделал? Начал с того, что убил и ограбил собственную мать, после чего сбежал из Москвы, попытался совершить несколько разбойных налётов и был пойман!

– Какой ужас! – сплеснула руками Ривочка.

– Чудовищно! – закатил глаза Коля.

– В самом деле? – приподнял густую бровь Жигалов, обсасывая рыбью кость. – Не вижу ничего особенного.

– Вы это не всерьёз! – воскликнула Рива.

– Давеча я в газете прочёл, будто один мальчик донёс на родителя, что тот помогает кулакам, и того расстреляли. Почему вы не дрожите от ужаса, Рива Исааковна? По-моему, никакой существенной разницы между этими двумя деяниями нет.

– Вы сами не понимаете, что говорите! – воскликнул Коля. – Один мальчик исполнил свой гражданский долг, а другой обычный уголовник!

– Разница между Иудой и Каином и только, – пожал плечами Жиганов. – Прокляты оба.

– Ты или дурак, Ваня, или… – Любавин развёл руками. – Замолчи лучше, послушай совета.

– Да зачем же мне молчать? Кругом люди порядочные, культурные – не выдадут. Ну, а коли выдадут, Бог им судья. Ты, Лёня, мне рот-то не заслоняй. Фельетон, говоришь, напишешь, про убийцу малолетнего? Ну-ну, напиши. Только прежде своих мертвецов сочти.

– О чём это ты?

– А о тех, кого вы тут все травили так яростно, как гончие зайца. Писатели… В гончих для затравки поднятой дичи превратились, туда же, лезут в учителя народные… Что? – Жиганов прищурился и опрокинул очередную рюмку. – Не по нутру вам моя сермяжная правда? То-то же! Хуже горькой редьки она для вас, поэтому ничего вы не напишите! Так-то! Простите, если испортил аппетит, – он поднялся, слегка поклонился. – Благодарствуйте за угощение, ваше высокородие! Прощевайте!

Едва дебошир к общему облегчению удалился, как Рива гневно набросилась на Любавина:

– Зачем вы привели его сюда, Леонид Яковлевич?