Вменялась боль одной лишь казни.
«Где мне остаться?» – я спросил
Ведущего по адским стогнам.
И он ответил: «Волей сил
По всем кругам ты будешь прогнан».
Глава 2. Каин
Этот летний день знаменательным выдался для молодых чекистов. Выступал перед ними не кто-нибудь, а сам товарищ Ежов. Варсонофий впервые на мероприятии столь высокого уровня очутился и внутренне мандражировал: начальство оно ведь что медведь-шатун – никогда не знаешь, что в башку взбредёт. Впрочем, чин у Варса покуда невелик, а, значит, невелика вероятность, что нарком обратит внимание. Хотя… Что, в самом деле, ещё вчера был этот нарком? А вот же выхватил его товарищ Сталин и вознёс на невиданную высоту, низвергнув казавшегося всесильным Ягоду, которому вождь прилюдно не подал руки, после чего все поняли, что тому недолго осталось.
Странное время наступило: можно во мгновение до неба подняться и боженьку за бороду ухватить, а можно головы лишиться ещё скорее. А как бы ухитриться прожить так, чтобы и до неба взобраться, и головы не потерять? Серьёзная задачка! Ловчей ужа извиваться надо, чтобы достичь её.
– Самые худшие операции – это на Украине – хуже всех была проведена на Украине. В других областях хуже, в других лучше, а в целом по качеству хуже. Количеством лимиты выполнены и перевыполнены, постреляли немало и посадили немало, и в целом если взять, она принесла огромную пользу, но если взять по качеству, уровень и посмотреть, нацелен ли был удар, по-настоящему ли мы громили тут контрреволюцию – я должен сказать, что нет16, – на трибуне маленький человечек, Варсу, должно быть, по грудь окажется, заливается злющим собачьим лаем. По воле хозяина эта цепная шавка порвёт кого угодно, не остановится ни перед чем. И правильно. И Варсонофий бы не остановился. Потому что усвоил с малолетства – надо всегда быть с большинством, быть там, где сила, сильному дозволено всё или почти всё, поэтому к силе надо стремиться, а вставшего на твоём пути – раздави. Иначе найдётся другой, кто раздавит тебя.
Это убеждение окончательно сформировалось в нём в годы Гражданской войны, пришедшейся на его детство. Сын тамбовского крестьянина, он питал к большевикам двойное чувство: злобу за то, что они отбирали у его семьи, у него последний хлеб, и завистливое восхищение.
Когда отец ушёл в отряд повстанцев, Варс негодовал. Он и прежде втайне ненавидел родителя, считая, что тот обращается с домашними, как с крепостными, принуждая их целыми днями вкалывать на его проклятое хозяйство. А уж отцовскую палку крепко запомнила спина. Не раз потчевал ею родитель, обзывая лодырем и мошенником. Что и говорить, крут был норов у Гаврилы Федотыча.
Уход отца привёл Варсонофия в ярость. Каким дурнем надо быть, чтобы против силы идти! И ладно бы своей башкой старый чёрт в петлю юрил, так нет же, всю семью в неё же совал! Когда большевики вошли в деревню, Варс спрятался, понимая, что старшему сыну повстанца головы не сносить. Позже он узнал, что когда красноармейцы ворвались в их дом и, глядя на испуганную ребятню, грозно спросили, кто среди них старший, двенадцатилетний Павлуша гордо выступил вперёд:
– Я – старший!
Мальчонку не пожалели… После этого Варс решил обеспечить себе и своей семье дальнейшее безопасное существование. Он знал, где скрывался отец со своим отрядом – мать однажды посылала его отнести им кое-что из снеди. Ни мгновения не колеблясь, Варсонофий ночью заявился в штаб и вызвался показать красноармейцам повстанческое логово.
Отца взяли живым. Его и ещё нескольких уцелевших расстреляли на деревенской площади. И эту казнь Варс также не отказал себе в удовольствии посмотреть. Ему не было жаль отца. Слишком зол он был на него за прежние унижения, а к тому не большевиков, а именно его и других повстанцев считал виновниками гибели Павлуши. Большевики – что ж? Они – сила, и они защищали свою власть. А в таких случаях в ход идут все средства, иначе – поражение. А, вот, повстанцы должны были думать о своих ближних и не подставлять их под удар!
Одно худо, деревенская молва быстро донесла до ушей матери, что сын её – иуда. А мать оказалась столь же глупа, сколь отец…
– Проклясть тебя сердце мне не позволяет, но видеть тебя я больше не хочу. Вон ступай от моего порога!