Преступление капитана Артура

В то самое время, когда звук голосов майора и сэра Руперта раздается под сводами Лисльвудского замка, между тем как густые темные облака окутывают вершины суссекских косогоров, какой-то незнакомец прокладывает себе дорогу в одном из американских лесов сквозь переплетшиеся лианы, иссохшие ветви сломленных гигантских деревьев и колючие кустарники, которые цепляются за него и рвут его платье при каждом его шаге, как будто бы они находят удовольствие колоть и мучить странника. Как он ни утомлен, но все же идет вперед по высокой траве, опутывающей ноги,  – идет, проклиная терновники, царапающие ему лицо и руки и превращающие его платье в лохмотья; проклиная мрачные тени и жгучее солнце, место, в которое стремится, и людей, которых он встретит в этом месте; проклиная себя и весь подлунный мир. Он идет с угрюмым лицом и неподвижным взором к заветной цели, указанной ему мщением; желание достигнуть поскорее этой цели придает его истомленному телу новые силы, помогает ему перенести все трудности.

С веселой и сияющей улыбкой, приглаживая усики, направляется майор Варней по длинным коридорам к комнате Рахили Арнольд. От него, как и прежде, как будто бы исходит какое-то сияние, озаряющее даже темные уголки, так что слуги, встречавшие его на узкой лестнице, по которой он всходил на верхний этаж, против воли прищуриваются. Вся фигура его сверкала, а брелоки часовой цепочки гармонично звякали, ударяясь друг о друга. Тихими шагами вошел Варней к больной.

Эта комната, находившаяся в одной из отдаленнейших частей замка, была низка, с потолком из дубовых бревен и косоугольным окном, полузаслоненным выступом крыши. У стены, противоположной окну, стояла старинная кровать под балдахином, на которой лежала больная. Бледное лицо ее было повернуто к дверям, и широко открытые голубые глаза ее выражали испуг и сильную тревогу. Доктор сидел в кресле у ее изголовья и задумчиво смотрел на свою пациентку, между тем как глаза толстой сиделки блуждали бессознательно по деревьям парка.

– Ей немного похуже сегодня,  – сказал доктор,  – и по всей вероятности, у нее начнется бред.

Сиделка, углубившись в созерцание деревьев, не расслышала фразы. Доктор вынул часы и взял руку больной. Но через несколько минут он с недовольным видом поднял темные брови, как будто убедился в бесплодности усилий отвратить пароксизм, и закрыл часы, издавшие чуть слышный, металлический звук.

– Единственный сын!.. Злой… бессердечный… дурной… неблагодарный… и легко сказать: единственный сын!.. Единственный! – простонала больная.

– Это невыносимо! – заметила сиделка, терпение которой, видимо, истощилось.  – Она бредила всю ночь, и я не могла спать из-за ее единственного сына! Хоть кастрюли и овощи надоели мне сильно, а это втрое хуже… Ах ты, царь мой небесный!

Нужно заметить к слову, что дородная девушка дебютировала в подвальном этаже замка в качестве помощницы кухарки, а из этого малопочетного звания была обращена в сиделку у постели Рахили Арнольд.

– Единственный сын! – повторяла Рахиль, смотря пристальным взглядом на открытую дверь.  – Злодей!.. Бесчеловечный!.. А единственный сын!..

Майор в это мгновение явился на пороге. Он был так высок, так плечист и так статен, что наполнял собой всю амбразуру двери.

Доктор молча сидел в весьма небрежной позе, растягивая пальцы своих черных перчаток; сиделка зевала, прикрывая рот грубыми красными руками; на окне пела птичка, в камине трещал огонь, а в котле, стоявшем на тагане, закипала вода. Никто не заметил присутствия майора, исключая больной: испустив слабый крик и собрав все силы, она соскочила с постели и, бросившись на изумленного своего посетителя, схватила его за ворот; казалось, что она, слабая женщина, хочет вступить в борьбу с этим высоким и сильным человеком.

– А, это вы?! – воскликнула она с безумным взглядом.  – Вы первый злодей в мире!.. Зачем вы пришли ко мне?… Для чего вы показываете опять ваше насмешливое, фальшивое лицо… Вы не должны являться мне никогда на глаза, если вы не хотите, чтобы я убила вас!

– Я это предугадывал,  – сказал спокойно доктор,  – я предвидел возможность этого пароксизма, так как давно заметил, что голова ее не в нормальном порядке.

Сиделка оттащила больную от майора и уложила ее снова в постель; несчастная и не думала сопротивляться ей. Волосы ее растрепались и висели, скрывая наполовину бледное, безумное лицо.

Майор отстранил доктора и занял его место так спокойно, как будто он считал себя другом или родным больной.

– Добрейшая миссис Арнольд, милая миссис Арнольд!..  – произнес он нежно.  – Вы не должны тревожиться!

– О, этот страшный голос! – воскликнула больная, заметавшись тоскливо на пуховых подушках.  – Этот проклятый голос, который говорил мне так много страшных слов…

– Слушайте, моя дорогая,  – перебил ее Варней,  – вам не следует говорить о голосах и ломать вашу бедную, усталую головушку под наплывом различных болезненных фантазий; а нужно постараться успокоиться и терпеливо выслушать слова ваших друзей! Я пришел с поручением от сэра Руперта Лисля.