Преступление и наказание, Часть 6, Эпилог

He wept and threw his arms round her knees.	Он плакал и обнимал ее колени.
For the first instant she was terribly frightened and she turned pale.	В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело.
She jumped up and looked at him trembling.	Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него.
But at the same moment she understood, and a light of infinite happiness came into her eyes. She knew and had no doubt that he loved her beyond everything and that at last the moment had come....	Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же, наконец, эта минута...
They wanted to speak, but could not; tears stood in their eyes.	Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах.
They were both pale and thin; but those sick pale faces were bright with the dawn of a new future, of a full resurrection into a new life.	Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь.
They were renewed by love; the heart of each held infinite sources of life for the heart of the other.	Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
They resolved to wait and be patient.	Они положили ждать и терпеть.
They had another seven years to wait, and what terrible suffering and what infinite happiness before them!	Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия!
But he had risen again and he knew it and felt it in all his being, while she--she only lived in his life.	Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она -она ведь и жила только одною его жизнью!
On the evening of the same day, when the barracks were locked, Raskolnikov lay on his plank bed and thought of her.	Вечером того же дня, когда уже заперли казармы, Раскольников лежал на нарах и думал о ней.
He had even fancied that day that all the convicts who had been his enemies looked at him differently; he had even entered into talk with them and they answered him in a friendly way.	В этот день ему даже показалось, что как будто все каторжные, бывшие враги его, уже глядели на него иначе. Он даже сам заговаривал с ними, и ему отвечали ласково.
He remembered that now, and thought it was bound to be so. Wasn't everything now bound to be changed?	Он припомнил теперь это, но ведь так и должно было быть: разве не должно теперь все измениться?
He thought of her.	Он думал об ней.
He remembered how continually he had tormented her and wounded her heart. He remembered her pale and thin little face. But these recollections scarcely troubled him now; he knew with what infinite love he would now repay all her sufferings.	Он вспомнил, как он постоянно ее мучил и терзал ее сердце; вспомнил ее бедное, худенькое личико, но его почти и не мучили теперь эти воспоминания: он знал, какою бесконечною любовью искупит он теперь все ее страдания.
And what were all, _all_ the agonies of the past!	Да и что такое эти все, все муки прошлого!
Everything, even his crime, his sentence and imprisonment, seemed to him now in the first rush of feeling an external, strange fact with which he had no concern.	Все, даже преступление его, даже приговор и ссылка, казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом.