Преступление и наказание, Часть 5

And throwing over her head that green shawl which Marmeladov had mentioned to Raskolnikov, Katerina Ivanovna squeezed her way through the disorderly and drunken crowd of lodgers who still filled the room, and, wailing and tearful, she ran into the street--with a vague intention of going at once somewhere to find justice.	И, накинув на голову тот самый зеленый драдедамовый платок, о котором упоминал в своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановна протеснилась сквозь беспорядочную и пьяную толпу жильцов, все еще толпившихся в комнате, и с воплем и со слезами выбежала на улицу - с неопределенною целью где-то сейчас, немедленно и во что бы то ни стало найти справедливость.
Polenka with the two little ones in her arms crouched, terrified, on the trunk in the corner of the room, where she waited trembling for her mother to come back.	Полечка в страхе забилась с детьми в угол на сундук, где, обняв обоих маленьких, вся дрожа, стала ожидать прихода матери.
Amalia Ivanovna raged about the room, shrieking, lamenting and throwing everything she came across on the floor.	Амалия Ивановна металась по комнате, визжала, причитала, швыряла все, что ни попадалось ей, на пол и буянила.
The lodgers talked incoherently, some commented to the best of their ability on what had happened, others quarrelled and swore at one another, while others struck up a song....	Жильцы горланили кто в лес, кто по дрова -иные договаривали, что умели, о случившемся событии; другие ссорились и ругались; иные затянули песни...
"Now it's time for me to go," thought Raskolnikov.	"А теперь пора и мне! - подумал Раскольников.
"Well, Sofya Semyonovna, we shall see what you'll say now!"	- Ну-тка, Софья Семеновна, посмотрим, что вы станете теперь говорить!"
And he set off in the direction of Sonia's lodgings.	И он отправился на квартиру Сони.
CHAPTER IV	IV
Raskolnikov had been a vigorous and active champion of Sonia against Luzhin, although he had such a load of horror and anguish in his own heart.	Раскольников был деятельным и бодрым адвокатом Сони против Лужина, несмотря на то что сам носил столько собственного ужаса и страдания в душе.
But having gone through so much in the morning, he found a sort of relief in a change of sensations, apart from the strong personal feeling which impelled him to defend Sonia.	Но, выстрадав столько утром, он точно рад был случаю переменить свои впечатления, становившиеся невыносимыми, не говоря уже о том, насколько личного и сердечного заключалось в стремлении его заступиться за Соню.
He was agitated too, especially at some moments, by the thought of his approaching interview with Sonia: he _had_ to tell her who had killed Lizaveta. He knew the terrible suffering it would be to him and, as it were, brushed away the thought of it.	Кроме того, у него было в виду и страшно тревожило его, особенно минутами, предстоящее свидание с Соней: он должен был объявить ей, кто убил Лизавету, и предчувствовал себе страшное мучение, и точно отмахивался от него руками.
So when he cried as he left Katerina Ivanovna's,	И потому, когда он воскликнул, выходя от Катерины Ивановны:
"Well, Sofya Semyonovna, we shall see what you'll say now!" he was still superficially excited, still vigorous and defiant from his triumph over Luzhin.	"Ну, что вы скажете теперь, Софья Семеновна?", то, очевидно, находился еще в каком-то внешне возбужденном состоянии бодрости, вызова и недавней победы над Лужиным.