Преступление и наказание, Часть 4

"Yes, a capital thing," answered Raskolnikov, looking at him almost ironically.	- Да, славная вещь, - ответил Раскольников, почти с насмешкой смотря на него.
"A capital thing, a capital thing," repeated Porfiry Petrovitch, as though he had just thought of something quite different. "Yes, a capital thing," he almost shouted at last, suddenly staring at Raskolnikov and stopping short two steps from him.	- Славная вещь, славная вещь... - повторял Порфирий Петрович, как будто задумавшись вдруг о чем-то совсем другом, - да! славная вещь! - чуть не вскрикнул он под конец, вдруг вскинув глаза на Раскольникова и останавливаясь в двух шагах от него.
This stupid repetition was too incongruous in its ineptitude with the serious, brooding and enigmatic glance he turned upon his visitor.	Это многократное глупенькое повторение, что казенная квартира славная вещь, слишком, по пошлости своей, противоречило с серьезным, мыслящим и загадочным взглядом, который он устремил теперь на своего гостя.
But this stirred Raskolnikov's spleen more than ever and he could not resist an ironical and rather incautious challenge.	Но это еще более подкипятило злобу Раскольникова, и он уже никак не мог удержаться от насмешливого и довольно неосторожного вызова.
"Tell me, please," he asked suddenly, looking almost insolently at him and taking a kind of pleasure in his own insolence. "I believe it's a sort of legal rule, a sort of legal tradition--for all investigating lawyers--to begin their attack from afar, with a trivial, or at least an irrelevant subject, so as to encourage, or rather, to divert the man they are cross-examining, to disarm his caution and then all at once to give him an unexpected knock-down blow with some fatal question. Isn't that so?	- А знаете что, - спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, - ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический - для всех возможных следователей - сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного, но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли?
It's a sacred tradition, mentioned, I fancy, in all the manuals of the art?"	Об этом, кажется, во всех правилах и наставлениях до сих пор свято упоминается?
"Yes, yes.... Why, do you imagine that was why I spoke about government quarters... eh?"	- Так, так... что ж, вы думаете, это я вас казенной-то квартирой того... а?
And as he said this Porfiry Petrovitch screwed up his eyes and winked; a good-humoured, crafty look passed over his face. The wrinkles on his forehead were smoothed out, his eyes contracted, his features broadened and he suddenly went off into a nervous prolonged laugh, shaking all over and looking Raskolnikov straight in the face.	- И, сказав это, Порфирий Петрович прищурился, подмигнул; что-то веселое и хитрое пробежало по лицу его, морщинки на его лбу разгладились, глазки сузились, черты лица растянулись, и он вдруг залился нервным, продолжительным смехом, волнуясь и колыхаясь всем телом и прямо смотря в глаза Раскольникову.
The latter forced himself to laugh, too, but when Porfiry, seeing that he was laughing, broke into such a guffaw that he turned almost crimson, Raskolnikov's repulsion overcame all precaution; he left off laughing, scowled and stared with hatred at Porfiry, keeping his eyes fixed on him while his intentionally prolonged laughter lasted.	Тот засмеялся было сам, несколько принудив себя; но когда Порфирий, увидя, что и он тоже смеется, закатился уже таким смехом, что почти побагровел, то отвращение Раскольникова вдруг перешло всю осторожность: он перестал смеяться, нахмурился и долго и ненавистно смотрел на Порфирия, не спуская с него глаз, во все время его длинного и как бы с намерением непрекращающегося смеха.