Премьера без репетиций

Паисий замолчал и вопросительно посмотрел на Алексея. Тот, очнувшись от своих раздумий, решил задать еще один вопрос:

– Крестоносцы, когда в свои походы ходили, тоже добро вроде делали… Насилием…

– Любящих меня – и я люблю, – снова не совсем ясной фразой ответил Паисий.

Это были слова пароля. Те самые, что сказал Астахов. Алексей тогда удивился их религиозному оттенку.

– …И ищущие меня – найдут меня, – неуверенно ответил он, еще подозревая, что здесь простое совпадение.

– Ключик проверять будем? – улыбнувшись, спросил Паисий.

Алексей стянул через голову веревочку с ключом, отдал Паисию. Тот вставил его в замок, который висел у него на сундучке, и повернул. Дужка, слабо щелкнув, отошла.

– Ну что же, прекрасно… – учитель вернул ключ. Алексей был поражен. Паисий, старый чудак Паисий – чекист? Это у Алексея не укладывалось в голове…

Он был недалек от истины. Паисий не был профессиональным чекистом. Он хотел добра для людей, потому не мог не помогать тем, кто хочет того же. Родители его были местными грамотеями. Они мечтали увидеть сына образованным и умным – кто из родителей не хочет успеха для собственных детей?! Только мечты – не деньги. А без них – как стать ученым? Помогли дальние богатые родственники, жившие во Вроцлаве. Они взяли на себя расходы и заботы по обучению Паисия в учительской семинарии, проще говоря – среднем педагогическом училище буржуазной Польши.

Училище было скромным, учащиеся – из среднезажиточных семей. Паисий быстро сошелся со своими соучениками. Они вели долгие разговоры о смысле жизни, о богатстве, истинном и мнимом. В общем, обо всем том, о чем говорят в семнадцать-восемнадцать лет. В их дружеском кругу были и поляки, и белорусы. Национальность никого не смущала. Истину искали в богословии, в Толстом, Мицкевиче, Бакунине, в обществе «Просвит».

Лучше всех его понимала Ванда, девушка из их кружка, с которой он часто бродил по старым улочкам в вечерней полутьме, споря о смысле жизни. И им было хорошо друг с другом.

Но однажды встретились они. Нескольких парней Паисий знал в лицо. Молодые шляхтичи, их сверстники, дети богатых родителей, отцов города. Их пьяные головы требовали развлечений. Они начали оскорблять его – ведь он не просто грязь для них, а грязь инородная. Паисий был гордым человеком. Но оскорбления стерпел ради Ванды. Просто попросил, чтобы они отстали. Тогда шляхтичи начали унижать девушку – ведь она, полька, смеет ходить с инородцем. Тогда он крикнул им, чтобы заткнулись. Это их только раззадорило. Они заорали:

– Схизма пшеклента! Тшимай его! На плаю![14] – Паисий решил драться. Но те драться не стали. Нет. Двое держали Ванду за руки. У нее началась истерика от страха. Она умоляла отпустить ее домой, обещая, что больше никогда, никогда не будет с ним встречаться. Четверо подмяли Паисия, скрутили ему руки, раздели донага, разобрали прутья, которые принес пятый, и начали его пороть, приговаривая, что с холопами не дерутся, их учат по-другому. Когда же он, уже обессилевший, с окровавленной спиной валялся на дороге, каждый подходил, брал за волосы и вытирал его лицом грязные носки своих щегольских сапожек… Все у Паисия было как в тумане, но он отчетливо помнит, как Ванда с растрепанными волосами и уродливым от слез и страха лицом осторожно, подошла к нему. Медленно протянула было руку. Но взвизгнула и бросилась прочь.

Он потерял сознание. Под утро его подобрал угольщик, отвел к себе домой, выходил. Паисий больше не мог оставаться там. За одну ту ночь он постарел. Что-то в душе оборвалось навсегда. Он должен отомстить! Но не силой против силы. Паисий решил возвратиться домой и вырвать своих соотечественников из темноты, в которую их толкают вот эти лощеные ублюдки. Так в деревне появился чудак учитель.

В ноябре 1921 года он узнал, что полиция, руководимая известным в панской Польше мастером полицейского сыска Казимиром Иваховым, арестовала группу видных коммунистов, собравшихся на конференцию. Следствие и пытки продолжались целый год. «Это что же? Значит, и церковь заодно с ними, с полицией», – подумал Паисий, услышав ядовитую проповедь ксендза, призывавшего к казни заключенных. Но когда начался суд, стало ясно, что коммунисты, не страшась ни угроз судей, ни провокаций Ивахова и его агентов, не сломлены и готовы к новой борьбе. Это потрясло многих, в том числе и Паисия. Особое впечатление произвела на него речь на процессе поляка-коммуниста Стефана Круликовского (Циприяна), призвавшего к единению братских народов в борьбе за «вашу и нашу свободу!».

Как-то выезжая в соседние деревни, он встретился со своим старым приятелем, который работал почтальоном. Проговорили почти всю ночь. И вместе пришли к выводу, что белорусы должны воссоединиться, что там, на востоке, их народу живется лучше, что при социализме они действительно будут свободны.