Премьера

— Ох, Фенька, старая ты уж, а все такая же озорница! — упрекнула гардеробщица, не столько осуждая, сколько удивляясь, а может, и завидуя ее озорству.

Но вахтерша тон ее не поддержала, а заметила весьма философски:

— Мы тут с тобой только сверху видим, а жисть, она и с изнанки существует. Может, автор-то этот с обеих сторон хорош. Такой необтесанный, а необтесанные-то они лучше. Ну да не тебе это сказывать, ты тут не менее меня насмотрелась всякого.

— Оно так. А этот и правда стеснительный. Ее завел, а сам в общий гардероб раздеваться побежал. Неужто я его тут не повесила бы!

— Ну и слава богу, что не нахал. А то ведь иногда прямо нахрапом лезут. Особенно девки. Не захочешь сгрубить, а грубишь. Слышала, мне опять выговор объявили?

— И премию дали…

— Вроде бы извинились этой десяткой. А лучше бы без десятки извинились: так, мол, и так, мы были неправые. А мне эта десятка теперь руки жгет.

— А ты ее потрать.

— Да уж потратила. За свет вот заплатила, за газ, а на остатки пива жигулевского две бутылки купила. Не себе, зятю на похмелку. Уж и рад был! От радости-то даже в театр Лизку водил, я им контрамарки выпросила. Даже подстригся.

— Ну?

— А ты не нукай, не запрягла еще! — рассердилась вдруг Феня. — Еще сглазишь…

Беседу их прервал молодой актер Олег Пальчиков, пулей влетевший в гардероб. На ходу сбросив пальто и шапку, он, поплевав на ладонь, примял перед зеркалом непокорный чуб.

— Опять опаздываешь? — осуждающе спросила Феня.

— У меня выход только через… — он глянул на массивные металлические наручные часы, похожие на будильник, и заторопился: — Через двадцать две минуты!

— Вот такие они все нынче, — вздохнула Феня, прислушиваясь к затихающему грохоту сапог убегающего актера. — Я уж не говорю о репетициях, они и на спектакль-то сломя голову летят, на сцену выбегают запыхавшиеся. А раньше как было? Все приходили не позже чем за час, а ведущие — и за два. Настраивались. Бывало, ходют и ходют, ничего не слышат, тут уж к ним не подступись, даже к телефону звать не велели. Вон Федор Севастьянович и ноне так… Знаешь, что он мне один раз сказывал? Говорит: «Феня, ты мне тут запасную одежку подержи». — «Зачем?» — спрашиваю. А он и разъясняет: «Я когда-нибудь сухим с репетиций уходил?» Стала я, значит, припоминать, а не припомню, чтобы он сухим выходил. А он опять же толкует: «Легкие у меня, Фенька, того…» И сухое бельишко мне сует…

— А энтот, автор-то, постепеннее, — возвращая разговор в изначальное русло, похвалила гардеробщица.

— Вот и я говорю, — подтвердила Феня. — Дай-то бог, а то ведь Тоша-то сирота круглая, хотя и взамужем была!..

А в репетиционной негодовала Эмилия Давыдовна:

— Мальчики, вы совсем потеряли совесть, и я должна одна за вас волноваться. Но я же не железная, у меня тоже есть сердце, и оно может разорваться на мелкие кусочки.

— Сомневаюсь, — сказал близстоящий к Эмилии Давыдовне «мальчик» Федор Севастьянович Глушков.

— Нет, вы посмотрите на него! — Эмилия Давыдовна вонзила палец в кольчугу Глушкова. — Он еще шутит!

— Убери палец, проткнешь, она же бутафорская, — напомнил Глушков.

— Вот только этого мне и не хватало! — воскликнула Эмилия Давыдовна, отдергивая палец. Но Глушков перехватил его в воздухе и утянул за него Эмилию Давыдовну в портал:

— А ну-ка, старая кочерга, скажи, что это сегодня с Тошей?

— И ты заметил?..

Гримерша Нина стояла сзади, как палач, готовый тотчас занести над головой топор.

— Антонина Владимировна, у вас сегодня чужое лицо.

— А ты сделай мое. Обычное. Помнишь его?

— Я-то помню. — Гримерша открыла баночку с кремом. — А вы разве его потеряли?

Антонина Владимировна посмотрела в зеркало и увидела, что гримерша по-настоящему встревожена.

— Слушай, Нина, а я и вправду не похожа на себя?

— Вправду.

— Так ведь это же хорошо!

— Чего уж тут хорошего?

— А ты не смейся. Я ведь первый раз на себя непохожа. Или еще когда-нибудь было?

— Такого никогда не было! — убежденно сказала гримерша.

— Вот именно! — Антонина Владимировна обернулась, обняла Нину за талию, уткнулась лицом ей в живот и тихо сказала: — А знаешь, Нин, я, кажется, того…

— Неужто влюбились? — не то испугалась, не то порадовалась Нина.

— Ага!

— Счастливая! А знаете что: я вас сегодня не буду гримировать. Вот такая и выходите.

Заворонский, увидев, что кто-то сидит в заднем ряду партера, спросил:

— Кто там?

Присутствие посторонних во время репетиции раздражало не только актеров, а и режиссеров.

— Половников. Вы сами ему разрешили, — напомнила Эмилия Давыдовна.

— Да, конечно. Но я его вот уже две недели не могу отловить, а он мне нужен. Позовите!

— Вот прервемся, тогда и позову! — сердито сказала Эмилия Давыдовна. — Вы бы лучше не в зал, а на сцену смотрели. Вы когда-нибудь видели Тошу такой?

Заворонский присмотрелся, прислушался и удивленно спросил:

— А что с ней?

— Не знаю.

— Как жаль, что это репетиция, а не спектакль. Она просто великолепна!

— Я тоже так считаю.

— Удивительно!

— Ничего удивительного не вижу.

— Тогда вы просто слепая!..

— Это еще неизвестно, кто из нас слепой, — сказала Эмилия Давыдовна, гордо удаляясь за кулисы.

2