Прекрасная пастушка

Он долго плескался, тер себя жесткой щеткой, мать никогда не держала ничего мягкого или нежного — тело должно закаляться, уверяла она и отца, и его, Шурика, с самого детства. Впрочем, не так уж она была не права потому, что сколько дорог пришлось пройти ему до сих пор, но никогда он не жаловался на здоровье.

На физическое, если говорить точнее. А вот с моральным… Что-то с ним в последнее время не то. После новостей о Виле ему до сих пор нехорошо.

И самое главное — ночные мысли о смерти. Вот уж о чем он никогда в жизни не думал. Да и потом, разве это не парадокс, не глупость — думать при жизни о смерти? При жизни надо думать о жизни.

Он еще раз полил себя ледяной водой, заплясав в ванне от полноты чувств, которые возникали у него всякий раз после подобной экзекуции, брызги разлетелись в разные стороны, а мать, как всегда и в прежние времена, заслышав его вой и топот, кинулась с увещеваниями:

— Ну что такое, Шурик… Ты меня так до инфаркта доведешь.

А он всегда отвечал фразой, ставшей их паролем:

— Здоровый дух — верный признак здорового тела.

И опять ответ матери, который он знал наизусть:

— Ты, как всегда, путаешь причину и следствие.

— Но до сих пор не заблудился!

Они оба смеялись, испытывая облегчение от общей памяти о прошлом.

Саша оделся в светлые летние брюки и голубую рубашку в полоску, выпил на кухне стакан мацони. Этот напиток мать делала сама уже много-много лет, ухитряясь где-то добывать специальную закваску.

— Ну вот, теперь пускай приходит гостья, — сказал он ставя в мойку стакан, по внутренней поверхности которого стекала белая влага.

— Ну ты как всегда! — заметила мать. — Ты не можешь его сполоснуть сам, да?

— Мама, у меня дома посудомоечная машина, прости, я по привычке.

— Но… — Мать только хотела что-то возразить, как в дверь позвонили.

Саша приложил руку к груди, тем самым принося свои извинения матери, и направился к двери. Он повернул ключ, открыл дверь.

Перед ним стояла тоненькая женщина в изумрудного цвета костюме.

Сердце внезапно дернулось. Тот самый цвет…

— Рита, да ты просто красотка! — Серафима Андреевна всплеснула руками в золотых кольцах, которые не крутились на пальцах и не сидели как вросшие навсегда. Кто-то к старости толстеет, кто-то худеет, а Серафима Андреевна осталась прежней. Нужна отменная сила воли, чтобы сохраниться до старости в прежней форме. У Серафимы Андреевны она была.

— Спасибо, — сдержанно улыбнулась Рита, но искренний восторг хозяйки ей понравился. Особенно ей понравилось то, как многозначительно Серафима Андреевна посмотрела на своего сына — мать приглашала его полюбоваться ею.

— Да уж пожалуйста, милая, — хмыкнула Серафима Андреевна и наклонила голову набок, как болотная курочка, которую недавно закончил делать Петрович для диорамы «Птицы нашего края». — Ты будто прямо вчера из Парижа. Я на днях смотрела ночную передачу о моде, и твой костюмчик… гм… — Она свела брови на переносице. — Я думаю, видела… в зале. — Заметив удивленный взгляд Риты, она поспешила объяснить: — Но ведь то, что на подиуме, нормальным женщинам носить невозможно. — Она вздернула подбородок.

Рита засмеялась:

— Я тоже так считаю. Но в Париже я никогда не была, зато жила на Чукотке почти десять лет, — добавила Рита, не желая ничем огорчать хозяйку дома.

— Что-то такое я слышала… — Серафима Андреевна наклонила голову, короткий хохолок на затылке качнулся, в солнечном свете из окна он казался совершенно прозрачным, и если посмотреть сквозь него, то будет виден клен, переросший этот этаж.

Действительно, подумала Рита, волосы с возрастом у людей редеют так же, как у всех млекопитающих, вспомнив вдруг о своей последней работе — она делала чучело кунички и здорово намучилась, животное оказалось в приличном возрасте. Поэтому пришлось ее засадить в дупло, чтобы не было видно, какая шерсть на всем теле зверька.

— Мама, дай гостье наконец пройти. Что ты ее держишь на пороге?

— Шурик прав, — кивнула она, и снова прическа Серафимы Андреевны показалась пышной — уловка мастера сработала: короткая стрижка зрительно обманывала. — Что бывает о-очень редко! — добавила мать и даже зажмурилась, чтобы подтвердить собственную неколебимость в сказанном. — Проходи, Рита.

— Ну, привет, Макушка. Ты такая… потрясающая, как… Входи, входи.

— Как кузнечик, — насмешливо бросила она, переступая через порог.

— Откуда ты знаешь, что я это хотел сказать? — Он вскинул каштановые брови — ровные и пушистые, они лениво шевельнулись, словно гусеницы на ярком солнце. — Ты меня опередила.

— Эго не я тебя опередила. — Рита провела рукой по русым волосам, просто чтобы проверить, не растрепались ли, когда она поднималась по лестнице. — Ванечка так говорит, когда я надеваю этот костюм.

— Ванечка? — Брови-гусеницы замерли, насторожились.

— Мой сын. Я тебе говорила, что у меня есть сын. Ты, наверное, забыл.